Становой хребет
Шрифт:
А вот, нету там золота! Нравится мне эта хлопотная работа до невозможности. Вот бы ещё подучиться немного на геолога, тогда бы вовсе меня из тайги не вытащить.
— Так учись, кто тебе не велит? — Яшка сладенько зевнул и прикрыл глаза.
— Этой зимой обязательно пойду. У нас в Незаметном открылся горно-промышленный учебный комбинат. Был я там зимой. Испытывает он большие трудности: не хватает учебников, студенты пишут конспекты на старых газетах.
Из-за недостатка мебели они учились стоя. Преподаватели, чтобы согреться, бегали из
— Погоди ещё радоваться заранее, мерзлота и наледи по трассе сплошняком. Особо досаждает при строительстве вечный лёд, выдавливает опоры мостов, а то и ямой протает. Был тут один молодой инженер, так он быстро раскусил, как эту мерзлоту надурить.
Ни в коем разе с просеки не трогал пеньки, там, где они встречались, не убирал мох, а подвозили таратайками щебень и засыпали полотно прямо на эту изолирующую подушку. Дорога стоит до сих пор.
Какой-то заезжий умник усмотрел в этом нарушение инструкции, дескать, положено вырвать жёлоб в мерзлоте и кюветы, а уж потом отсыпать полотно. Инженера, допустившего отклонения от норм строительства, прогнали, чуть не судили, а когда поновому сунулись вести дорогу, то едва не перетонули.
Его, этот вечный лёд, чуть только тронь — и разверзается такое болото, что ничем не засыплешь и не загатишь. Инженера того вернули, нашли где-то уже далеко, извинения попросили и стали делать старым методом. Головотяпства, конечно, хватает ещё и у нас, и у вас. Но дело-то движется, наперекор всему.
— Хороший ты мужик, Яшка, как сто лет тебя знаю. Давай к нам в разведку определяйся, топографы нам тоже нужны. Зиму перекантуемся в Незаметном, а по весне ожидается интереснейшая экспедиция по рекам Гонам и Альгома. Там ещё никто не ходил. Вот бы туда!
— В Незаметный мне нельзя, — раздумчиво отозвался Яков, — протухну там от скуки. Знаешь, почему я по тайге бегаю и скопления людского не терплю?
— Почему?
— Чтобы блохи не заводились и вошь разная, — засмеялся Стрельников.
— Так комарья полно, всё одно кровь сосут.
— Гнус меня не жрёт, до того прокоптился у костров, что тунгусы меня за версту своим нюхом чуют.
— Ну, а жена у тебя есть, дом, старики?
— А как же! Живёт моя раскрасавица-половина в кубанской станице и который год рвётся ко мне наведаться. Да только куда я её помещу? В балаган этот? Не дай Бог она увидит мою работу, так с ума свихнётся.
Ведь, она мыслит, что я тружусь наиглавнейшим инженером, хожу при галстуке и в ботиночках. Деньги ей посылаю, а оторваться от этой заразной судьбы не могу. Отец, красный казак, раненый был в гражданскую, но ещё крепкий и неугомонный.
— Во! Встретились казаки разных мест, — усмехнулся Егор, — я ведь, тоже из станицы.
— Считай, земляки, — оживился Яков, — для нашего непутёвого племени вся земля — дом, рассказывал же тебе о тутошних первопроходцах. Нам тоже неймётся что-то открыть. Всё же, интересно, почему покоя не имеем,
Самому непостижимо. Всё же, это чувство долга… Поручила нам страна большое дело, поверила в нас, дала волю в мыслях и делах, как тут не стараться. Кто же снимает карты и дороги проложит, кроме нас, молодых? Кто богатства откроет и накормит страну хлебушком? Молодёжь!
Потрескивает костёр, прохладная тёмная ночь завоевала необозримые пространства, поглотила снулую тайгу и только зверьё шастает в потёмках, сминая поблекшую и отмершую траву.
На Яшке одежда вся насквозь прожжена искрами, наспех залатана разными кусками материи, и похож он своим одеянием на бедного цыгана.
Сапоги безнадёжно разлезлись, руки огрубели от постоянно работы топором, но весёлые глаза так и пыхают радостной силой. Попробуй-ка, загони его в суетливый город, где человек растворяется, словно крупинка соли, а тут он владыка не только этих безмерных пространств, но и самого себя.
— А всё же, соскучился я по дому, — неожиданно прерывает молчание Яков, — вот закончу эти обходы и, с первым снегом, полечу, как гусак дикий, к себе в тёплые края. Надо отдохнуть малость, повидать родных.
Три года не появлялся, поди, уж забыли меня совсем. Река Кубань, супротив здешних рек шибко мутная, а всё же, родней. Иной раз такая тоска охватит, что хоть убегай. Волком жить человеку нельзя, привезу этим разом свою жену, куплю где-нибудь здесь домик и заживу семьёй. Хорошо…
Егор лежал на спине и смотрел на звёзды. Почему так дурманяще пахнет ночной лес и радует огонь, а в противоборстве с ним щиплет лицо первый морозец и рядом лежит человек, о чьём существовании он ещё утром не ведал, а теперь Яшка надолго останется в памяти?
Откуда всё это взялось и перехлестнулось: эта тайга, необходимость строить дороги в ней? Куда стремились, зачем те казаки, какое лихо искали они и что нашли три века назад в Чукотской тундре, дебрях Станового хребта и широких водах Амура?
От каких таких пращуров влилась в него и в Яшку бунтарская кровь, от кого они унаследовали стремление видеть и осязать новое, рискованно испытывать себя на излом в опасностях житейской неустроенности?
Что ищут они в скоротечной жизни? Звёзды в небе вечны и недосягаемы, но и их охота потрогать, увидать вблизи.
Человек не остановится, исходив землю. Найдутся новые Хабаровы и Дежнёвы, которые пойдут чертоломить по их тверди. Как возникает дьявольская сила неверия даже в смерть свою? Эта лютая жажда истины?
А кто объяснит, что такое за чудо сам человек? Кто поймёт помыслы его и страсти?
Егор вспомнил слова Марико, что самый несчастный человек — это образованный и грамотный, знающий много, но ещё к большему рвущийся, этот бег всё больше отнимает сил, а вместо успокоения, удовлетворения приходит ещё большая растерянность от бескрайности мыслей живших до тебя людей, от бездонности тайн, от невозможности всё охватить умом.