Становой хребет
Шрифт:
— По должности не могу, да и с тобой рядом от вони сдохнешь. Сколь зазря бабьих духов перевёл, ужасть!
— Нет, ты мне скажи, откедова знаешь Софку Кривую и Ритку? Неужто и Сохач к ним залетал?
— Хэ! — Игнатий рассеянно почесал затылок. Ясно дело, лет эдак с десяток назад тоже обнову у Софки шил. Опосля этого, очухался под Читой в телячьем вагоне, среди навоза. Гол, как сокол и башка чугунная, чем они меня опоили, досе не знаю.
— Точно! — возрадовался Петя. — От стервы наглющие! Со мной такая же история вышла, слава Богу, что эти обновки заранее с другом в гостиницу отправил. Вот идиётки, сколько же они, за все годы, нашева брата облапошили?!
— Ладно, айда ко мне в гости, раз молошными братьями оказались. Ты ведь, только с дороги и жить не приспособился где?
— Точно! — оскалил ровные и белые зубы Петя. — Как ты обо всём знаешь, ума не приложу.
— Ладно, пошли, владыко штанов, пристрою на ночь. Тут землячество бодайбинцев широкое, завтра сведу с ними, иди работай.
Быковы уже перебрались в свой дом, но Тоне вздумалось прийти к Игнатию за оставшимися вещами. Едва она перешагнула через порог, как Петя мгновенно напыжился и преобразился: в глазах разлилась медовая томность и ласковость.
— Ты стойку не делай на замужнюю бабу, — с ухмылкой предостерег Игнатий, — проходи, Тоня, чайку испей с нами.
— Плевать, что замужняя — эта баба станет моей, слово Пети Вагина. Нехай замужняя, сидай, подруга, будем разговоры говорить.
Тоня, оскорблённая вызывающей наглостью незнакомца, сердито сдвинула брови.
— Откуда ты приволок это музейное чучело дореволюционного ухаря, Игнатий?
— Да вот, старый знакомец приблудился с Бодайбо. Уймётся…
— Пускай не хамит, не то плохо будет.
— Ух, да ты, оказывается, самостоятельная девка! Всё одно, не упрямься, от меня не отлипнешь, — расправил плечи Вагин, — не такие красотки мне ноги мыли, а потом и воду пили. Смазливая ты до ужасу и силишься казаться недоступной, а всё одно баба. Все вы одинаковые, лапушки милые. Все-е…
Тоне было неприятно говорить с пьяненьким нахалом, она собрала в узел платья, взяла свою сковороду и уже шагнула к выходу, когда на плечи сзади легли сильные руки. Без разговору гвозданула Петю сковородкой в лоб и зло хлопнула дверью. Игнатий немедленно поднялся от стола.
— Вот что, мил человек, к тебе с добром, а ты с дерьмом. Проваливай немедля отсель, не то рёбра помну.
— Малахольная девка, — Вагин потрогал растущую во весь лоб шишку, — ну, погодь, я до тебя доберусь. Ага, нас тут не ждали, а ещё Сохач. Разве так дружков привечают.
С этого дня открылась долгая история изнурительной осады Тони Быковой залётным красавцем.
Игнатий потом пожалел, что познакомился с «владыкой природы», гнал его от жены Егора, даже колотил ещё разок, забыв в сердцах о своём служебном положении, не дозволяющем применять такой метод воспитания, но Петя ничего не хотел слушать и настырно добивался своего.
Настолько он был избалован своей неотразимостью, что в его голове не укладывалось, что им может пренебречь обычная баба. Им-то, Петей Вагиным, брезговать?!
Перевстревал Тоню на дороге, таскался за ней по улицам, спал на пороге её дома, благо Егор в это время заготовлял дрова для Селигдарской станции. Вагин даже позабыл, зачем приехал в эти места. Тоня, отчаявшись, написала Егору письмо, чтобы тот немедленно пришёл с лесосеки.
«Здравствуй, муж!
Одолел меня один новый приискатель, нету прохода в посёлке. Люди уже навели кучу сплетен и косятся со всех сторон. Или ты угомонишь его, или я положу гада на крыльце из твоего ружья, и останешься с детьми один, пока не отсижу в тюрьме.
Скорей беги, сил моих больше нету, как он мне обрыд. В милицию по такому вопросу стыдно идти.
Скучаю.
Егор заявился к вечеру, сдерживая себя от злости к неведомому человеку, посягнувшему на его Тоню. На крыльце сидел разудалый нарядный детина, помахивая веточкой, отгоняя комаров.
— Ты что тут позабыл, чадушка? — неприязненно оглядел Быков меланхоличного Петюнчика.
— Тебе, какое дело, хочу и сижу?
— Иди на улицу, я тебя в гости не звал. Нечего у моего дома шастать.
— Был твой, стал мой домик. Счас у нас социализма наступает, частная собственность отменена. Так что, не ругайся, иди с Богом откель пришёл, не то по морде невзначай схлопочешь.
— От тебя, что ли? — помрачнел Егор, и захотелось ему так гвоздануть по самодовольной и наглой харе, что аж скулы свела судорога.
— Продай мне Тоньку, озолочу, вот те крест! — мечтательно поднял Петя глаза к небу. — Знаю фартовые золотые ключи, как амбары добром набитые. Ребятишек, так и быть, отдам, а жену твою экспро-про-приирую на правах царя природы. Проваливай отсель, — и замахнулся кулаком. Это было последнее, что он помнил.
Когда Тоня пришла с детьми, то её муж поливал водой Вагина. Наконец, тот очухался:
— Ловко ты меня! — смирился Петюнчик и протянул руку. — Давай теперь дружковать. Ну их к лешему, баб! Одно душеубийство от этих краль мужикам. Гордись, первый будешь, кто меня с ног сшиб.
— Вставай и уходи, — Егор повёл детей в дом.
Тоня посмотрела на сидящего на земле парня в располосованной косоворотке, и вдруг ей стало его жалко за немыслимую настойчивость.
И только сейчас обратила внимание, как дьявольски красив Петя — на лице каждая чёрточка, словно выточена из розового камня, глаза опушены длинными ресницами, ямочка на подбородке… Тоня миролюбиво проговорила:
— Эй ты, парень, парень… вырос такой бугаина, только в шахте ворочать, а ты за юбками увиваешься. Говорила же, плохо кончится твоя затея.
— И ничуть я тебе не понравился? — почуял Вагин её смирение и оживился.
— Ни капельки! Больше не подходи, зашибёт Егор до смерти.
— Смерть, милая барышня, это обновление мира, путём разрушения старого и возведения нового на обломках. Она дюже разумна. Глядючи смерти в глаза, мужик становится настоящим мужиком, — опять взялся философствовать Петя. — А хозяин твой ничё-о. Крепкий парень. Так уж и быть, отступлюсь на этот раз. Только одно не пойму, как можно не полюбить меня? Петю Вагина. Эх, да чё говорить! Понравилась ты мне страсть как. Пойду твоей указкой на шахту, так и быть. Прощай, милуха…