Становой хребет
Шрифт:
Чем выше продвигались геологи в верховья, тем более низкорослыми становились деревья, угнетённые и перекорёженные зимней стужей и буранами, и тем чаще попадались вздыбленные развалы камней, где и человеку трудно пролезть, а оленю с грузом и подавно не пройти.
На каждом притоке останавливались. Били шурфы, промывальщики орудовали лотками и осторожно ссыпали шлихи в бумажные капсюли для лабораторных анализов. Но и без них было ясно, что золота нет. Но Парфёнов не унывал, кудесничал с лотком, но ничего путного так и не обнаруживал.
Всех охватил прямо-таки лихорадочный
Начальник партии студент-геолог нервничал, неудовлетворённый пустыми шлихами. Но ничего не поделаешь, отрицательный результат — тоже результат, это ему успел внушить Зайцев на своём горьком примере в первой экспедиции.
Больше всех сокрушался проводник-тунгус, чувствуя себя виноватым за родную тайгу, обижающую людей. Наконец, увидели такие каменные завалы по реке, через которые сплавом не пройти, и стали делать две лодки.
Установили бревенчатые козлы, напилили толстых досок. Парфёнов сам взялся делать карбасы. И вскоре судёнышки уже плескались на воде. Плоскодонки, на удивление, были устойчивы, даже человек. ставший на борт, не мог их опрокинуть.
Игнатий сел рулевым на передовую лодку, сплав начался. Проводник помахал им вслед рукой и погнал оленей на базу. Стремительная река бойко несла поисковиков.
Они часто останавливались, обследовали берега, заходили далеко в верховья ключей, возвращались ни с чем и опять плыли. Неожиданно наткнулись на лагерь геолога Соловьёва. Он уже обследовал район, где девять лет назад партизаны брали пробы, и вышел на Аллах.
Россыпи оказались слабого содержания. Но Соловьёв уже знал, что начальник другой партии, Веретин, открыл два богатых ключа с промышленным золотом. Отряды Суворинова и Семёнова нашли россыпи ещё в нескольких ручьях, а в последнем подняли прямо из воды пяток крупных самородков.
Якуты-проводники Соловьёва, братья Аксёновы и Пурдецкий, предостерегли Парфёнова — ниже по течению реки есть два опасных места: Шамайские пороги и Чёртово улово, подробности о которых они велели узнать у эвенкийского князька Шамая, живущего перед началом порогов.
Эти препятствия считались у местного населения дурными и непреодолимыми.
Скоро путников принял настоящий князь, жизнь которого практически никак не изменилась после революции, потому что его родовое стойбище затерялось в дикой глухомани. Да и ничем не напоминал он эксплуататора, а скорее был похож на старого, простого тунгуса-охотника.
А в своей первобытной общине исполнял обязанности вождя. Встретил Шамай геологов радушно. В хотоне из брёвен, стоящих шалашом и обмазанных глиной, горел камелёк. Дрова, наставленные вертикально под самый дымоход, медленно подгорали и оседали вниз. Князь достал плиточный китайский чай, настрогал узким ножом заварки.
После чаепития сам заколол оленя и поднёс почему-то Парфёнову, в знак особого уважения, горячую кровь в деревянной чашке. Игнатий её привычно выпил, больше никто не рискнул последовать его
Целый день гости отъедались мясом. У старика было два сына и дочь, старший уже работал проводником у Зайцева, но, несмотря на это, слыл лучшим охотником в округе. Дочь и старик, сносно говорившие по-русски, умоляли гостей не плыть дальше, считая это безумием. К вечеру Шамай повёл их к порогам.
Егор, глядя на беснующуюся реку, подумал, что кто-то словно умышленно разбросал на её середине в шахматном порядке огромные острые глыбы. Вода с рёвом кипела меж «опечков», как назвал их Игнатий, показывая дорогу среди камней.
По его словам выходило, что надо плыть по белым бурунам пены, именно они обозначают струю. Но всё равно не верилось, что можно пройти на лодках через эту жуткую мешанину камней и бешеных валов кипящей воды.
Глухонемой сын Шамая что-то знаками объяснил ему: оказалось, что он вызвался быть лоцманом на первой лодке. С ним поплыли Игнатий и Егор, следом отчалили остальные. Игнатий выруливал в струю, а Егор отпихивался шестом от летящих навстречу опечков, лодку заливало водой, швыряло и ставило на дыбы.
Вдруг сзади хлестанул крик: «То-о-онем!» — вторая лодка накренилась — в борту открылась рваная пробоина.
— Заткните её мешком с мукой! — заорал Игнатий.
Кругом громоздились вылизанные стены, пристать к берегу было невозможно. Наконец лодки вынеслись к широкой косе. Ремонтом повреждённого карбаса сплавщики занимались дотемна. Глухонемой за ночь сбегал к себе в хотон за одеждой и ружьём, поскольку решил сопровождать партию и дальше.
Это было очень кстати, так как он знал Чёртово улово: эвенк что-то мычал, рисуя прутиком на песке подобие двускатной крыши, и на её гребне изобразил две лодки, показывая на вёсла и как надо сильно грести.
Многие отмахивались, но Парфёнов упорно добивался от него истины, толмачил, что перед самым уловом надо сильно грести, иначе затянет в боковую воронку и потопит.
Но то, что поисковики увидели на реке, превзошло их самые мрачные ожидания. Огромные массы воды метались среди гладких стен-берегов и схлёстывались на середине трёхметровым островерхим гребнем длиной в пятьдесят метров.
Левый берег навис отвесной скалой у самого улова, на правом — каменный завал. Игнатий вскочил на корме и яростно закричал, наведя в лица гребцов ружьё.
— Не оглядываться! Идём по гребню! Грести сильнее! Грести, Грести! — а сам кинул длинную верёвку с привязанной палкой на заднюю лодку и стал править, не опуская ружьё. — Грести! Кому говорю!
Егор видел с носа лодки, что их ждало впереди, и у него всё внутри занемело. В конце гребня по обе его стороны вились огромные воронки глубиной на рост человека и шириной метров в пять. Кружился в них толстый кряж и стоймя уходил в воду.
Лодка чудом неслась по гребню. Люди со страхом глядели на ружьё, решив, что кормчий сбесился, и работали вёслами со всех сил. Как с высокой горы карбас плюхнулся в тихую заводь плёса, и только тогда сплавщики осознали, какие препятствия они преодолели.