Становой хребет
Шрифт:
— Господа-а! Я принёс вам великую весть, — он значительно помолчал, актерски выдерживая паузу, коробя лицо страшной гримасой, — я принёс вам избавление… Умер большевистский вожак. Ленин! Ле-е-ни-ин! Только что получено экстренное сообщение. Виват! Ура, господа! История отныне обернётся вспять. Ура!
Егор, конечно, знал о Ленине — главе Советской России, знал немного, но не мог представить, что сообщение о его смерти так может взбудоражить кабак. Всё утонуло в крике, рёве, стоне.
Посетили обнимались в поцелуях, опрокидывая стулья и стреляя пробками шампанского. Оркестр спохватился и грянул туш.
— За тысячелетнюю Россию! За монархию, за возвращение домой! — лились тосты.
Егор вдруг с удивлением подметил, что далеко не все предались буйству. Многие сидели с печальными улыбками на лицах и осуждающе качали головами.
Быков отчётливо осознал, что напрасно радуются эти люди, напрасно кичатся и бахвалятся. Он уже видел силу и мощь той земли, видел в окружении Бертина людей новой России.
А вокруг гремело: «Человек! Дюжину шампанского! За встречу на Неве! Чёрт подер-р-ри-и! Почему смолк оркестр? Гимн! Гимн! Гимн! Большевики расползутся! Лапотная Русь выела интеллигенцию и сдохнет у сохи! Слава Богу, дошли наши молитвы!»
Молодой старатель, оглядывался кругом, прислушивался. И тоже поднял бокал, отсалютовал своим думам: «Спасибо тебе, Игнатий, что указал дорогу в те края… За Тимптон спасибо, его страшный норов и такую же красоту. И наказ я твой выполнил».
Балахину в Зею он послал анонимное письмо. Там было всего несколько слов: «Сохатый сломал ногу. Ждёт зимой на Учурской ярмарке. Напарник».
Его вдруг так потянуло туда, где остался кочевать с эвенками Парфёнов, так противно стало глядеть на пьяные рожи, что он закрутил головой в поисках официанта.
И понял, что все его недавние мечты о славе, роскоши и богатстве не стоят одного лета, проведённого им в тайге. Он расплатился, встал и вышел — успокоенный, уверенный в правильности своих мыслей.
19
Лучи солнца прошивали окно и жёлтым огнём тлели на выбеленной стене. Егор сладко потянулся, и, как по велению волшебной силы, явился услужливый Ван Цзи с готовым завтраком. Видно, привык баловать Парфёнова, так и его сотоварища ублажал различными мудрёными кушаньями.
Они плотно поели, и Егора опять стало томить безделье. Китаец подобострастно уговаривал его идти к его родственникам в гости на праздник Синь-Нянь — Нового года. Праздник начинается в эту ночь молитвами.
По его словам, наступит четырнадцатый год от правления Юань Ши Кая или шесть тысяч девятнадцатый год старого счисления.
Егор понял, что Синь-Нянь — буддийский праздник начала жизни продлится он две недели и ни одно китайское торжество так не почитается и не обставляется так пышно, как Синь-Нянь.
Перед статуэтками и изображениями Будды будут сжигаться бумажки, на которых записаны скопившиеся за год прегрешения того или иного человека. Запалят ароматные свечи, дома уже украшаются флажками, фонарями. Мужчинам принято молиться отдельно от женщин.
До сегодняшнего дня все обязательно должны расплатиться с долгами, нарушение этого закона — большой грех. После молитв остальные дни люди проведут в развлечениях и играх. Гостеприимство в дни Синь-Нянь — священный закон, каждый, кто зайдёт в дом, — желанный гость.
Его обязаны принять и накормить. Егор с интересом выслушал Ван Цзи, но идти в гости отказался.
Быков вспомнил про интересного японца. И попросил проводить его к парфёновскому знакомцу после праздника Синь-Нянь.
В тот же день Егор забрёл в охотничий магазин и дорвался до оружия, купил штучные двустволки «Зауэр», «Геко», малокалиберную винтовку «Диана», патронов «Ланг» и «Монте-Кристо» на полный вьюк.
Наконец Ван Цзи сжёг все свои грехи, намолился с роднёй. И повел Егора к японцу. Шли окраиной города по кривым улочкам, встречные китайцы несли всякую всячину в плетёных корзинах.
Впереди, обособленно от всех строений, возник большой дом с черепичной ажурной крышей, выстроенный в восточном стиле и окружённый высокой стеной.
Когда Егор с китайцем приблизились к ней, стали слышны резкие и чёткие команды. Ван Цзи постучал по особенному в маленькую дверь, и их сразу впустили. Усадьба занимала огромную площадь. Около дома раскинулся причудливый сад, его прорезал замёрзший ручей с искусственными скалами.
Посреди обширной площадки сидело с десяток молодых парней, которые заколачивали рёбрами ладоней в землю бамбуковые палочки. Под навесом важно стоял щупленький старик, пронзительным голосом он что-то кричал по-японски.
Руки сидящих стремительно мелькали, и палочки нехотя исчезали. Потом началось тренировка. Люди бегали по двору, на костяшках сжатых кулаков, отжимались, разбивались на пары и кидались друг на друга с дикими воплями, норовя врезать ступнями по лицу противника.
Китаец провёл Егора стороной от кружащихся в безумном танце парней, усадил на низенькую скамейку, не решаясь прервать занятия. Наконец, старик в широком белом кимоно яростно гаркнул. Ответный вой многих глоток был неистов и един.
После этого парни, быстро переодевшись под навесом, по одному ушли в маленькую калитку в кирпичной стене. Ван Цзи тоже незаметно исчез, но вскоре объявился и поманил Егора за собой. Они разулись у двери и прошли в большую комнату.
За низким столиком, на котором стояла ажурная тушница, сидел щуплый японец. Он быстро взмахивал кистью, ловко рисуя иероглифы на свитке рисовой бумаги.
Егор огляделся, вслушиваясь в журчливое лопотанье Ван Цзи, и, когда Кацумато поднял глаза, поклонился ему, потом проговорил дрогнувшим голосом: