Становой хребет
Шрифт:
Чем ближе становилась Манчжурия, тем остуднее сжимало сердце непокоем. Не завернул на пути ни в одну деревню, далеко обходил заимки, пасть Верке обвязывал бечёвкой, чтобы ненароком не взлаяла, и вёл её на поводке.
Железную дорогу пересёк ночью. Уже на китайской стороне украл лошадь у богатой фанзы. Егор поскакал намётом и чуть не загнал коня насмерть. Верка еле поспевала сзади.
Умотавшись от страхов и голода до отупляющего безразличия, пристроился к какому-то купеческому обозу и ехал следом за ним по дороге, никого не таясь.
Купца задобрил узелком золота, предназначенного убившему себя деду. Торговец не гнал Егора и всё уговаривал его погостить в городе Сахалян.
Егор, наученный горьким опытом, схитрил. Отказываться не стал, чтобы заранее купец не удумал ничего дурного, а когда настала пора, то круто свернул в степь и ускакал молчком. На свой хутор приехал ночью.
Лошадь завёл в стойло, задал ей корм и расседлал, а потом уже взошёл на крыльцо. Сердце радостно заколотилось, он громко шарахнул в двери кулаком.
За нею отозвалась мать.
— Ма-а… Отвори, это я, Егор!
Она вскрикнула и громыхнула засовом, кинулась сыну на грудь. Пришёптывала сбивчивые слова, тянула за рукав в избу, утирала слёзы.
— Плохова не замысли. Всё же отец он тебе, вот и помиритесь, вот и ладно будет.
С печки прыгнула Олька, взметнулся с полатей Пронька, и кашлянул, выходя из горницы, Михей. Мать запалила сразу две лампы, засуетилась, не зная, за что хвататься. Отец молча свёртывал цигарку, взглядывал на блудного сына, покряхтывал. Зычно обронил:
— Коня не ухайдакал?
— Ухайдакал, батя. Взамен другого привёл.
— Гм-м… Хороший был конь, поглядим, на чё сменял. Ну, рассказывай, где был, за какими песнями носило по белу свету… Коня жалко, верным делом, дурнину привёл супротив того.
— Да не убивайся ты за коня! Я тебе хоть табун могу купить… Заживём теперя, — Егора разрывало желание открыться, но он сдерживал себя, с улыбкой глядя на отца.
— На какие шиши купишь?
— На свои, — он все же развязал сидор и кинул на стол кожаный тулун. Отец нехотя лапнул его и удивленно вскинул брови:
— Дроби для смеху накупил?
— Золото, батя, золото… Сам намыл.
— Откель? Брешешь, видать, — вскинулся Михей и торопливо завозился со шнурком на горловине.
— Из Расеи, откель ещё ж. Был на промысле аж в самой Якутии, на край света занесло.
— Из Расеи?! — Михей поднял глаза и непонимающе уставился на сына. — Как же ты не побоялся туда итить?
— А чё мне бояться, я с красными не воевал. Меня пускать в расход не за что, — сам подхватил тулун и скоро развязал тугой ремешок. Сыпанул в чистую чашку гору тяжёлого песка.
Все ошеломлённо глядели на тускло мерцающее в свете лампы богатство. Мать испуганно всхлипнула.
— Вот это да-а-а, — встревожено шепнул Пронька, — вот это брательник наворотил!
Мать опять всхлипнула:
— Ить убить тебя могли за нево, будь оно неладно такое богатство. Высох-то как, шкилет и шкилет… Егор, побожись перед крестом, что на этом золоте и твоих руках нет ничьей крови? Не впал ли ты в соблазн… побожись, успокой душу…
Егор истово перекрестился и обнял её за плечи.
— Ей-Богу, сам накопал и ничьей крови не пустил. А что худой, ниче-ё-о… Были бы кости, мясо нарастёт.
Михей ковырнул пальцем сыпучую кучку.
— Не подозревал, что так обернётся. Забудем старое. Счас можем развернуть хозяйство, земель прикупим, скота поболее… Вот учудил, Егор, не погнушался в Расею сбегать…
Мать! Тащи спирт из подполу. Обмоем сыновью удачу и наше примирение, — он осторожно поднял чашку обеими руками и унёс её в горницу. Вышел оттуда довольный, раздобревший и статный:
— От нос Якимовым утрём! От забегают, когда узнают… То-то, знай Быковых. Не вороти нос прежде времени. Ишо попрыгаете… — и погрозил через стенку кулаком в сторону их хутора.
Егор с голодухи объелся домашними харчами, выпил спирту и засоловел. Прихвастывал в рассказах о скитаниях, больше чем следует выставляя себя. Потом вспомнил, что ждёт его за дверьми голодная Верка, затащил её в избу и облапил за шею. Кормил с рук, приговаривая:
— Собаке этой цены нету. Сколь она добра нам принесла, злая на медведей страсть так и отгоняла от меня их, так и отгоняла… Верка? Где ж наш Игнатий теперь? Ёшкина вошь, — вспомнив приискателя и его наказ зайти к Мартынычу иль к Балахину, Егор со стыдом осознал, что крепко подвёл понадеявшегося на него человека. И решил послать в Зею письмо. А там Балахин разберётся.
Олька хотела погладить собаку, но Верка тихо рыкнула и вздыбила шерсть на загривке.
— Ух, ты! — испугалась девушка. — Кусачая, видать, — оторопело отошла в сторону, — ещё хватанёт за руку.
— Ого-го-го-го-о-о… — заржал пугающе Михей, — наша псина. Казачьей породы. Глядеть гляди, а руки не распускай. Оттяпаем враз. Го-го-го…
Долго не могли уснуть, пили чай, говорили. Вспоминали дом и Аргунь-реку. От этих воспоминаний всё больше наливался мрачностью отец и, отставив чай, хлебал стаканами спирт, прижигая боль и память о родной стороне.
Поминал Якимовых, какую-то ссору с Харитоном. А потом вдруг обнял Егора и громогласно объявил:
— Шабаш! Завтра Марфутку сватать едем! Пущай только откажет, стерва… Из городу назло приволокём барышню красы писаной. Женить тебя буду, чтоб опять от хозяйства не убёг. Женю!
— Ага-а… пущай токо откажет, — вторил захмелевший Егор и радостно скалился, подмигивал сникшей от такого известия матери. — А? Мать! Иль ты не рада? Сноху в помощь добудем. Хватит тебе одной рвать жилы на хозяйстве, отдыхать пора.