Становой хребет
Шрифт:
— Дальше так дальше… Поставили мы избу, амбарушко срубили и баньку, ледник в мерзлоте для продуктов выбили. Однажды увидели аргиш эвенков с вьючными оленями в верховьях реки. Мы особого внимания на них не обратили, и они не повернули.
Как только полая вода спала, начали вести промывку с ковшового парома. Тут к нам и нагрянул Матакан и упредил, что рядом таится банда, пострелявшая в прошлом году экспедицию Емышева.
Мы укрепили жильё двойными стенами с засыпкой галечником, прорубили бойницы и вырыли потайной выход под полом в сторону реки.
Паромные работы давали всего три-четыре золотника в день, это было нам не с руки, харч не оправдаешь. Сколотил я небольшой разведочный отряд, и пошли мы вверх по реке, ведя лотками опробование кос. Чем выше мы забирались, тем богаче становились пробы.
Вёрст через шестнадцать миновали один правый приток Орто-Салы, совсем незаметный ручей. Выше него в реке золота оказалось мало, что заставило наш отряд повернуть в Незаметный ключ. Он сразу открыл высокое содержание крупного золота.
Прошли с версту и встретили табор. Эвенки, во главе с молодым якутом, бывшим бодайбинским горняком, вели промывку песков на маленькой американке.
Вначале приняли они нас враждебно, ничего не хотели говорить, но когда я представился и поведал о цели экспедиции, разрешили снять пробы со своей американки.
Золото было богатейшее! С версту выше этого места мы заложили первую линию шурфов, и они показали ещё большее содержание промышленного золота.
Артель перебралась туда и добывает сейчас металл ямным способом. Вот я и направляюсь сейчас сообщить об этом открытии правительству Якутской республики…
— Это надо же! — покачал сокрушённо головой Игнатий. — Я знаю этот ключ и именно в нём намеревался взять пробу на лоток, а инженер Иванов начал на меня дурниной орать за самовольство, пришлось его малость придушить для острастки.
А пробу так и не взял, помешал, вражина! А ить, я чуял, что должно быть золото там. Потом недалече от него сыскал свой ручей, теперь его уже не утаишь… И, слава Богу! Много намыли, Вольдемар?
— С собой взял для показа шесть фунтов. Будем организовывать большой прииск. Поправляйся и вступай в трудовую артель.
— Видать, придётся, хватит бегать волком. Гришка-то Маркин живой, знать? Заедешь к нему, от Сохача, поклон. Хотел я у нево лошадок прикупить, да, видать, судьба зимовать тута. Счас сюда, ясно дело, народишшу-у хлынет! Страсть Божья! Молва пойдёт махом по Рассее о твоей находке. Наконец-то взялась новая власть за золото.
Лушка давно уже сварила мясо и поднесла Игнатию в деревянной долбушке куски жирной оленины. Парфёнов обсасывал кости, охал от боли в ноге: как-то закручинился он от рассказа Бертина.
После чая артельщики разобрали оружие и тронулись к якуту Григорию Маркину, где надеялись разжиться лошадьми.
Бертин напоследок уединился с Парфёновым, в чём-то горячо убеждал Сохача, тот мотал головой и не желал соглашаться. Бертин дружески потрепал больного по плечу и распрощался. Егор в ихний разговор не лез, сошлись и разошлись — да и ладно.
Воочию увидел представителей советской власти и убедился, что ничего страшного в этих людях нету, обыкновенный работящий народ. Игнатий глядел вслед уходящим с нескрываемой тоской. Лушка возилась с его кровящей ногой, потуже завязывала ремнями дощечки лубков.
К вечеру возвратился на оленях Степан, привёз от Маркина всё необходимое. В чуме его ждала новая забота-печаль — «Игнаска-Хоро-о-осо» — с шибко худой ногой. Эвенк воспринял привалившее Нэльки счастье совершенно спокойно и беспечно.
Через два дня к табору эвенков явился верхом на лохматой и низкорослой якутской лошадке Григорий Маркин, узнавший от Бертина о несчастье, приключившемся со старым знакомым Сохачом.
— Капсе, догор! — крикнул лежащему у костра приискателю и соскочил с лошади, царственно бросил повод шустрой Лушке.
— Айхал, Гришка! — усмехнулся в бороду Игнатий. — Славься, друг…
Маркин, на случай осенней мороси, был одет, поверх меховой справы, в просторную камлейку из ровдуги — оленьей замши, с орнаментом. На ногах — короткие олочи из неё же, к поясу привешены изукрашенный кисет и узкий якутский нож в деревянных ножнах. На голове — малахай из волка.
— Капсе, удаганка, — обратился Маркин к жене Степана и весело засмеялся, — разводи священный огонь, шаманить будем.
— Т-ы-ы-ы-й! — хмуро огрызнулась женщина. — Ты шибко дурной урянхай. Совсем ты абаасы — злой дух.
Егор впервые услыхал её голос, хриплый, надтреснутый и какой-то страшный. Игнатий на его вопрос, что такое удаганка, негромко ответил косясь на Лушку:
— Шаманка это по-ихнему. Как наша баба-яга. Ишо увидишь иё моленья, ясно дело, свихнуться впервой можно. Она, к тому ж, эмирячка. Начнёт бесноваться, пена на губах, беда…
Эмирячка — это не познанная никем болезнь такая — северная истерия. Одна завоет — все разом бабы обезумеют. От чего это? От холодов ли долгих, от пространств больших иль забитости — не ведаю. Одни ихние духи знают. А урянхай — древнее название якутов.
Маркин, наконец, отвязался от бабы и подошёл. Гость долго беседовал с Парфёновым наедине, потом торопливо взгромоздился на лошадь и погнал её: «Са! Са! Са!»
После этого визита, Игнатий успокоился, стал веселее, балагуря с Лушкой да Ванькой. Через две недели откочевали опять на реку Тимптон.
Игнатия везли на нартах, кости уже начали срастаться, видно, помогало целебное каменное масло, которое заставляла пить Ландура.
16
Подступающая зима сваляла травьё в старушечьи космы, вызолотила листья березняков, жёлтым огнём запалила лиственницы. Вода в реке проглядывалась хрусталём до самого дна. Зябкий ветерок всё чаще сорил крупой ещё робкого снега.
Томилась на взгорках переспелая ягода, прокисали старые грибы, источая по ясному лесу сладковатый дух, только полчища молодых маслят завоёвывали цветастую землю, их побивало заморозками, но, народившиеся за тёплый день, они опять рассыпались густыми кучками.