Становой хребет
Шрифт:
Краснобровые петушки ржали непомерными голосами. Лёгкие Егора насыщались смолистым ароматом хвои, сочным запахом распустившихся березняков и оттаявшей земли.
Звериные тропы, обегавшие костоломы-курумники, завалы буреломья, мягко ложились под копыта оленей и ноги людей, прямились через ложбины и водоразделы, вились с них к безымянным ручьям.
В ямках стремительными молниями мелькали хариусы, в панике забивались под берег в промоины от упавшей тени человека. Неужто они знали о его прожорливости и хищности? Кто их надоумил бояться двуногих и не бояться оленей? Дивная загадка…
Верка совсем отяжелела. С провисшей спиной понуро брела сзади каравана, цепляясь за кочки набухшими сосками. Подступало время щениться. Собака тоскливо поскуливала, рыскала на биваках под выворотнями и коряжинами, пытаясь устроить логово, но утром приходилось опять бежать вслед за людьми.
На зорьке тёплые туманы беззвучно паслись по марям и долинам, опадали целебной росой на поднявшуюся траву. Тёмные, поднебесные ели сторожили их белые табуны, закрывая от ветра густым лапником в ризах мха-бородача.
Егор испытал такую благодать в этом кочевье, что совсем не морила усталость. По вечерам он затаённо вслушивался в рассказы бывалых Игнатия и Степана, игрался с настырным Ванькой, отродясь не умевшим плакать, как бы больно не ударялся.
Только сопел носом, слегка морщил лоб и продолжал заниматься своими делами. Он привязался к Егору: повадился забираться к нему на спину, чмокал губами, как это делает Ландура.
Быкову приходилось изображать учага, Ванька от важности пускал губами пузыри и цепко держался за уши своего взрослого приятеля.
Быков часто вспоминал Кацумато, его учение — видеть прекрасное в простом, а тут в этом прекрасном можно было захлебнуться. Не надо строить искусственных каменных садов: вокруг развалы могучих природных останцев, шумит и живёт тайга.
Егор не стремился к бездейственному созерцанию и умилению, он вступил в суровую школу испытаний, в которой учительствовала сама жить, можно охотиться и гнать плот по реке, ловить рыбу и бандитов, на что сговорил его Игнатий.
Егор теперь часто думал о словах японца — «Человек не должен быть покорным судьбе», переиначивая их на свой лад. Не смог Кацумато переродить его в жестокого сверхчеловека-убийцу.
Егор, благодаря своему природному уму, изначальной воинской школе деда Буяна, помощи Игнатия, отсеивал из учения японца всё жестокое и чужое.
Открылись в Быкове родники истинно русские: добра и любви к жизни, и своим национальным корням, к своей святой земле.
А над зелёными волнами сопок плыли и плыли в неведомый аргиш тёмнобрюхие облака.
22
Гуреев услышал далёкий выстрел в тайге и немедля остановил работы в шурфах. Дюжина верных людей собралась у его маленькой палатки, стоящей особняком от ихнего балагана. Горный инженер был сухощав и лыс, поблёскивал круглыми китайскими очками.
На поясе висел тяжёлый кольт, нож и четыре лимонки. Тонкие губы сурово сжаты. По наводке связника, бандиты нашли Гусиную речку, а Гуреев ждал прихода старателей, открывших на ней золото.
Хорошо вооружённые люди расселись вокруг своего командира на камнях.
— Сюда идут те, кто вырыл землянку. У них — много продуктов. Оленей мы забьём на мясо и сделаем в наледи ледник. До осени хватит.
Перед тем, как я лично постреляю красных сволочей, мы должны их захватить живьём и узнать о россыпи, чтобы не тратить время попусту в поисках. Засаду делаем у реки, берём их, когда начнут переходить её вброд, — он разделил своих подопечных на группы и повёл к предполагаемому месту встречи.
Они ждали до самого вечера, и вот показался караван. Впереди на учаге ехала женщина, сзади шёл тунгус с карабином. Больше никого не было. Когда олени перебрели через речку, вокруг них встали из кустов мрачные фигуры с винтовками наперевес.
Степан вздрогнул от неожиданности. К нему направился долговязый люча с пистолетом в руке, сорвал с плеча эвенка оружие и промолвил:
— Где остальные?
— Однако, Тимптон сиди… Паром жди. Потом приходи сюда. Лабаз продукты везём. Однако…
— Где они мыли золото, знаешь? Где шурфы?
— Однако, знаю, мало-мало ходи, — ответил Степан, как научил его Игнатий, чтобы бандиты не перестреляли их сразу, — однако, завтра покажу.
— Гм! — оживился Гуреев. — Братцы! — обернулся к своим. — Ведите оленей к землянке Потрошить вьюки. Одного олешка сразу на мясо.
Оголодавшие по спирту бандиты мигом расхватали банчки, лежащие в каждом вьюке сверху, и никакие угрозы Гуреева не смогли остановить одичавших людей. Один волосатый, мрачный мужик подвинул к себе карабин и угрожающе прохрипел:
— Не шуми, ваш бродь… дай отвести душу. Не жрали толком уж сколько дён, — поднял банчок над головой и взахлёб стал пить.
Степан сам заколол оленя и испуганно засуетился, выпрастывая тушу из шкуры. Ландура уже вешала котёл над костром. Вскоре все были пьяны, даже Гуреев.
Он пытался унять этот сброд, который ненавидел и презирал, но потом отступился, зная, за многие годы по работе на прииске, какая необузданная стихия — пьянка.
Инженер велел растопить печку в землянке для себя, прикидывая, как бы уволочь туда тунгуску. Пусть страшновата, но всё же, баба. Ах, женщины, женщины… Где вы? Гуреев ощупал кольт, нож, гранаты на своём поясе и поднялся, позвал за собой Степана с Ландурой.
Бандиты пришли сюда из Манчжурии, они озверели и надоели друг другу за долгие месяцы скитаний, за зимовку впроголодь в якутском улусе на реке Амге.
В сильном хмелю стали выяснять отношения, вспоминать старые обиды, и вот уже один валится в моховые кочки с простреленной головой, второй кидается с ножом и падает от пули Гуреева, выскочившего на шум из землянки.
Трое раненых скулят у костра, пытаясь перевязать себя и унять кровь. Оставшиеся семь человек возбуждены и наседают друг на друга, щёлкая затворами. Гуреев разъярённо влетает меж ними, угрожая и уговаривая, трезвея с каждой минутой.