Старая Москва. История былой жизни первопрестольной столицы
Шрифт:
Карабанов рассказывает, что когда по смерти графа жена его просила канцлера Бестужева-Рюмина исходатайствовать возвращение отписанного в казну большого имения, по сиротству детей, на воспитание, то канцлер сказал, что он сомневается, чтобы императрица Елизавета Петровна на все без изъятия согласилась, прибавя:
«Вы сделайте-де записку лучшим деревням».
В поданной записке означены были лучшие волости и более трех тысяч душ. Что ж последовало? Вместо покровительства несчастным канцлер убедил императрицу все сие пожаловать ему в собственность. Екатерине II по восшествии на престол пришлось подписать указ, чтобы оставшееся в казне Пушкиных описанное имение возвратить им сполна.
Хотя государыня и подписала указ о возвращении детям графа Платона Ивановича
Сын графа Платона, Валентин Платонович, в день коронования Екатерины II произведен в камер-юнкера, до этого времени он служил секунд-ротмистром Конной гвардии. По рассказам современников, этот вельможа отличался необыкновенно добрым сердцем, был очень ласков и обходителен со всеми, правил был самых честнейших, собой красавец, высокого роста, и, как говорит Бантыш-Каменский, в молодых летах очень счастлив и любим прекрасным полом.
Под старость он очень пополнел, сделался сутуловат и имел лицо красноватое, покрытое угрями. На военном поприще он дослужился, уже при императоре Павле, до звания генерал-фельдмаршала и шефа Кавалергардского полка. Император Павел ему пожаловал четыре тысячи крестьян в день своего коронования. Он умер в Москве 8 июля 1801 года и погребен в Симоновом монастыре, где жена его, графиня Прасковья Васильевна, соорудила придел во имя св. мученика Валентина, упрочив вечное поминовение взносом двадцати тысяч рублей. Сын его, Василий Валентинович, по словам Карновича86, был, по жене своей, одним из первых русских богачей. Он женился на графине Е. Я. Брюс, прапрадед которой, Вилим Брюс, прямой потомок королей Шотландских, служил в русских регулярных войсках и умер в Пскове в 1680 году. Младший из его сыновей, генерал-фельдцейхмейстер, а потом генерал-фельдмаршал Яков Вилимович, умер в 1735 году холостым, а старший, Роман Вилимович, умер еще в 1717 году, имел сына и внука, графа Якова Александровича, бывшего московским главнокомандующим и имевшего одну только дочь – графиню Екатерину Яковлевну.
Неизвестно, как составилось богатство графов Брюсов, но оно было значительно, так как за наследницею их, вышедшею замуж за графа Мусина-Пушкина, было 14 000 душ.
У нее не было детей, а у графов Брюсов – и родственников, так что имение этих последних должно было считаться выморочным. Женившись на графине Брюс, Мусин-Пушкин выхлопотал в 1796 году к своей фамилии прибавку – Брюс.
Несмотря на колоссальное богатство графов Мусиных-Пушкиных-Брюс, дела их одно время были сильно запутаны, и Державину вверена была тогда опека над имениями жены его. Из письма графини видим, что Державин, во время своего попечительства над имениями, заплатил долгов на 165 000 рублей и привел ее состояние в столь хорошее положение, что графиня «даже терялась в способах изъявить Державину благодарность».
Ранее этого всеми имениями графини управлял муж ее, и, как видно из записки, поданной им императору Александру в 1801 году, поправляя имение жены, он пробовал закладывать свои, чтоб поддерживать дома, заводы и фабрики, принадлежавшие ей. На поддержку всего этого он издержал более полумиллиона, продав свой дом за 370 000 рублей и более 2000 своих крестьян.
Граф был богат и сам; он имел более 20 тысяч душ крестьян и за женой взял еще 14 тысяч. Он жил очень расточительно. Болотов говорит, «что он был во всех щегольствах и во всем луксусе первый во всей Москве».
Никто не равнялся с ним ни в экипажах, ни в нарядах, ни в образе жизни. Одному управителю давал он в каждый месяц по тысяче, а сыну управительскому дал на одни лакомства и увеселения три тысячи! Нынешние графы Мусины-Пушкины происходят по другой линии – от Алексея Ивановича Мусина-Пушкина, получившего графское достоинство в 1797 году. Этот граф владел замечательной библиотекой, погибшей во время московского пожара 1812 года. Он также собирал и биографические сведения о русских писателях; заготовленные им материалы, вероятно, тоже сгорели вместе с библиотекой его.
В местности, где стоял дом Мусиных-Пушкиных, в старину ютилась слобода мастеровых Колымажного двора. П. М. Строев в своем указателе к «Выходам» производит название последней – Арбат, от татарского слова «арба», т. е. телега. По другим сведениям, слово «арбат» по-татарски значит жертвоприношение, и здесь некогда приносились жертвы татарами.
Несомненно только то, что в царствование Алексея Михайловича здесь жили ремесленники и придворные поставщики. Московский двор никогда не был так пышен, как в век Тишайшего царя. Царь окружен был величайшим блеском во всех своих придворных выходах и торжественных появлениях перед народом. За этими местами, где были поселены многочисленные ремесленники царского двора, удержались посейчас названия улиц, соответствующие старым урочищам, как, например, Поварская, Хлебная, Скатертная, Трубная, Курьи ножки, Калачная и проч.
Кто бы подумал, что у нас, за триста лет, с большою тонкостью обращалось внимание на розничную торговлю хлебом и мукою, что мука ржаная разделялась на 25 сортов, а пшеничная на 30? Во «Временнике Московского Общества истории и древностей российских» мы находим замечательный памятник древней администрации – это «Указ о хлебном и калачном весе». Из последнего видим, как заботливо тогда правительство смотрело за правильностью розничной хлебной торговли и с какою точностью определяло цены хлебу; точность эта даже изумительна по разнообразию цен, которые в ржаной муке простирались до 26 сортов, а в пшеничной – до 30 сортов.
Эта заботливость правительства и точность не только важны как исторический факт, указывающий на степень развития гражданственности в Московском государстве в начале XVII века, но даже некоторым образом поучительна как образцовая полицейская мера, необходимая в благоустроенном государстве.
Правительство, как видно из самого Устава, поступало в этом деле с большою осторожностью и знанием дела. Кроме лиц, назначенных Разрядом, тут же участвовали выборные люди от торговых сотен; мука покупалась на торгу по торговым ценам, потом просеивалась в дело: ржаная – на хлебы, ситные и решетные, а пшеничная – на калачи, тертые и коврищатые. Причем накладывалась цена по четвертям: на провоз с торгу в пекарню и обратно из пекарни на торг, на подквасье, на соль, на дрова, на помело, на сеянье, на свечи, за работу мастеровым, на промысел и на пошлины и подати за право торговли; и все это разлагалось на хлебы и калачи по весу и по числу хлебов и калачей алтынных, грошовых, двуденежных и денежных на четверть; и для всего этого составлялась особая роспись, или такса, по которой торговцы хлебом и калачами должны были продавать свой товар, не отступая от таксы ни в цене, ни в весе хлебов и калачей.
Далее, определенные правительством надсмотрщики обязывались ходить вместе с целовальниками по торгам и торжкам для наблюдения за точным соблюдением цен и веса против определенной таксы, и на их же ответственности лежало смотрение, чтобы хлебы и калачи были надлежащим образом выпечены и не заключали в себе какой-либо подмеси; причем на торговцев, отступающих от таксы или делающих какую-либо подмесь к своему товару, налагались пени – от полуполтины до двух рублей с четырьмя алтынами и полутора денежками, каковые деньги, равно как и имена подвергавшихся пене, вносились в особо заведенные книги, которые хранились у надсмотрщиков, и по истечении известных сроков представлялись в Разряд.
В том же указе находим, что в первой половине XVII века в Москве на рынках ржаная мука продавалась от шести алтын четырех денежек до 31 алтына за четверть, а пшеничная мука – от десяти алтын до сорока алтын соответственно сортам муки, а может быть, и по разности рыночных цен, смотря по времени года и привоза хлеба.
Цена московским деньгам первой половины XVII столетия определялась по сравнительному весу металла: три деньги царя Михаила Федоровича по весу металла равняются нынешнему серебряному десятикопеечнику XIX в. 84-й пробы. В рубле же тогдашнем было 33 алтына две деньги, следовательно, тот рубль по весу равнялся шести рублям семидесяти копейкам серебром XIX в.; качество же или проба металла в тех и других деньгах одинаковы.
Калачи в древнем русском быту играли немаловажную роль. Калачи подавались на пышных пиршествах, посылались от царя патриархам и другим духовным особам, нищим, тюремным заключенцам, раненым стрельцам; в день рождения Петра I отпущено было гостям гостиной сотни и чернослободцам между прочими яствами 240 калачей толченых. Затем еще и посейчас в провинции, отпуская слугу, давали ему мелкую монету «на калач». Про московские калачи живет пословица:
«В Москве калачи как огонь горячи»,