Старая развилка
Шрифт:
Из всего нового и неожиданного следует выносить урок, как учил отец Илья. Только какой? Она итак прекрасно знает, что вообще не стоило подходить. Что же ее дернуло? Настолько любопытство замучило?
Интересно, подумала Килька, в конце концов, можно ли считать этот случай моей четвертой смертью?
К развилке они вышли следующим вечером. Дорога поднялась вверх и стоило подняться на холм, как перед глазами возник запутанный клубок связанных в единое дорог. Огромный мост и куча кольцеобразных, отходящих во все стороны полос, узких, практически с целыми
Чудище прошлого мира…
— Отсюда можно попасть куда угодно, — мрачно заявила Килька. Она все еще была не в настроении и рассеяна. То утро, когда ППшер легко уложил ее на лопатки, а Ронька почти придушил, стало крупным Килькиным проигрышем. Шагом назад в бесконечной борьбе за выживание. Хотя врагами братьев назвать было никак нельзя, но Килька знала, что проиграла в тот момент. Ведь ее легко могли убить. С тех пора она много думала, пытаясь понять, как так получилось, что не было ни малейших раздумий, а стоит ли ставить над братьями эксперименты? То есть вообще ноль! Со времени, когда идея посетила ее дурную голову и до ее реализации Килька потратила всего несколько секунд… на что? На поиск чего-нибудь щекотного! А о возможных последствиях вообще даже… не задумалась!
А тот, кто не думает, умирает.
Вероятно, Килька пыталась вернуть себя в форму, чтобы не повторять больше ошибок, от которых так тщательно отучал ее отец Илья. Но, как известно, когда слишком сильно отвлекаешься на одну неприятность, всегда влипаешь в другую…
Они остановились на ночевку как раз перед развилкой. Как раз сгустилось небо и к утру вполне вероятно мог собраться дождик.
Привычно трещал огонь, но ветер благодаря пасмурной погоде и почти открытому пространству вокруг дул сильнее обычного. Клубы темного дыма развернулись под порывом ветра, бросились прямо на Галю, которая от неожиданности полной грудью вдохнула дым и закашлялась. Моментально раздался взволнованный голос Степана.
— Пересядь сюда, подальше, здесь ветра нет совсем.
Галя промолчала, сделала вид, что не слышит. Хотелось воды, смыть во рту соленый привкус пепла.
— Галя, иди, пересядь, — терпеливо упрашивал Степан.
Килька обычно следила за такими разговорами и уже могла предугадать моменты, когда Галя по непонятной причине впадает в малообъяснимую дикую ярость. В странное больное бешенство, которое больше походило на желание, наконец, разозлить сильнейшего и получить от его руки быструю смерть, чем на желание обидеть окружающих.
— Отстань от меня, — глухо сказала она Степану.
А Килька была рассеяна и не заметила.
— Галя, ну здесь тебе будет удобнее…
— Отвали.
— Смотри, я тебе одеяло постелю, чтобы мягче было…
— Да отвянь ты от меня, придурок! Что ты все время ноешь… все время канючишь… Как сопля по земле расплываешься. Слизняк!
А Килька услышала крики и машинально ответила.
— Он просто хотел, чтобы тебе было удобнее и дым не лез в глаза. Это проявление элементарной заботы. Не нравиться — откажи вежливо,
— Да ты что? — зашипела Галя, подскакивая на ноги, — ты на себя посмотри, мымра долговязая! Жалеешь нас всех, да? Таскаешь за собой, как выводок цыплят на веревочке, над которыми то и дело надо трястись! Проявление заботы? Отличная компания! Два идиота — один слабый слизняк, вторая — святая. Два невинных ангелочка! Прям хочется пасть ниц да молиться вашей чистоте да праведности! Вы бы сговорились, что ли на досуге да хоть трахнули друг друга разок! Вот это будет зрелище — два придурка в попытках узнать жизни!
Килька не знала, почему на Галю такое находит. Степан покраснел так стремительно и плотно, что слился лицом с темнотой вокруг. Он бы вероятно предпочел отойти подальше и переждать неприятный момент в одиночестве, если бы для этого не пришлось бросить Кильку.
Галя неожиданно замерла, испугано разглядывая затихшую Кильку. Та, казалось, вообще не слышала, но потом резко вздохнула и накатило…
Ей было пятнадцать, когда Алешка пришел в ее комнату из комнаты, где жил вместе с отцом Ильей. Просто вошел однажды с вещами в руке и остался.
Килька очень плохо помнила то время. Немного — крепкие горячие руки, немного — потрясающе по силе чувство защищенности, когда нечто теплое под боком сильнее и надежнее толстой стены за спиной.
Через несколько дней Алешка погиб…
— Прости меня, — руку охватывают чьи-то горячие пальцы, лезут в туман памяти, разрывают его. Мешают помнить. И нет сил их стряхнуть.
Так по-глупому — поскользнулся на мокрой траве и рухнул с невысокого обрыва в ручей. И ничего бы не случилось, но он ударился головой о камень. Утонул в месте, где воды было ниже колена. Так по-глупому…
Она очень плохо его помнила. Но зато очень хорошо помнила, как эта гибель подкосила отца Илью. Как он мгновенно состарился, поседел и сгорбился. Как он сдался.
Отец Илья планировал оставить после себя две полноценные семьи. А осталась одна. После Алешкиной смерти он прожил еще два года и все это время почти круглосуточно держал Кильку рядом. Он рассказывал, постоянно рассказывал, днем и ночью рассказывал множество разнообразных вещей.
Потом, много позже, Килька поняла, что так отец пытался найти для нее смысл в одиноком существовании. Как-то занять ее время, забить его всякими знаниями, мыслями и интересами. Заполнить доверху, чтобы не оставалось времени оглянуться и понять, что вокруг пусто, нет никого.
— Килька… — к ладони прижимаются чьи-то губы, потом мокрая от слез щека. Из тумана памяти настойчиво вытягивали чужие, ненужные слёзы.
Если бы остался ребенок… Отец Илья винил себя и в этом. Если бы он успел разобраться, как функционирует теперь женская репродуктивная система! Но он не знал, не смог понять. Если бы он успел, то заставил бы ее рожать и в четырнадцать…
Но это прошлое. И как бы не было страшно вспоминать отца Илью и его погасшие глаза, но куда страшнее мысль об Алешке…