Старая развилка
Шрифт:
Только как сделать вид, что его не замечаешь?
Глаза работали сами по себе. Дорога считывалась инстинктивно, как и слова окружающих мужчин. Они проплывали мимо сознания и откладывались в голове на потом, так как анализировать в данный момент было некому. Килька была занята, потому что слушала голос отца. Почти такой же ясный, как голоса окружающих.
И твое всегда останется твоим, даже если временами сложно смириться, что ты не прежняя. Неважно, что происходит с телом, ты — это твой дух. Твоя суть — это твой дух. Тело меняется и слабеет — дух остается прежним, свободным, легким, неуловимым.
А если это продлиться бесконечно?…
Пятиэтажный дом в форме квадрата стоял на откосе, вокруг заросший кустами пустырь и только остовы окружающих домов, разрушенных до самого основания. Первые два этажа превращённого в крепость дома были завалены насыпью, окна остальных трех забиты деревянными досками или загорожены заслонками. На внутреннюю территории вел единственный узких проход, перекрытый решёткой, к прутьям которой приварены толстые металлические щиты. Когда-то тут засели и отбивались люди. От кого?
От себе подобных.
Если это поможет выжить, ты сможешь пройти и через это, убеждал голос над ухом. Хотелось бы верить…
На крик отворили ворота, за ними стояло похожее на Капрона существо — босое, обросшее, грязное. На лбу набор цифр и букв. Он смотрел в землю, не поднимая глаз на пришедших. Даже Кильке не досталось ни единого взгляда.
Иногда очень сложно помнить, что жизнь любого человека наполняет множество незаметных в повседневности, щемящих душу мелочей, делающих мир прекрасным… И их не отобрать, как не заставить солнце остановиться.
— На третий сразу ведем, — пророкотал левый, которого звали Татила, — Капрон, тащи факел. Мы сами отведём, проверим, хорошо ли устроилась.
— А ты иди, иди, — обратился к Кильке, — не бойся, мы сегодня недолго, нас всего двое, быстренько отработаешь, тогда воды получишь и чего-нибудь пожрать. Давай, топай за Фастером.
Просто расслабься и представь, что это происходит с кем-то другим, а ты смотришь со стороны. Паришь под потолком и удивляешься, на какую ерунду люди тратят время.
Коридор, лестница, еще коридор. Толстая железная дверь медленно, со скрипом, отъезжает в сторону, за ней полная лунным светом комната. В ней только стол и узкая кровать у стены. Даже в полумраке ярким клетчатым пятном выделяется покрывало. Смотрится нелепо.
— Чур, я первый, — добродушно говорит Татила, закрывая дверь. Фастер недовольно хмыкает. — Ладно, давай тогда, чтобы всем: я первый сзади, ты — спереди, — и дико хохочет, словно шутка удалась.
Не дури. Это твой шанс выжить. Чем меньше сопротивления, тем скорее отстанут, тем больше времени подумать и найти выход. И вот уже голос отца пропадет, растворившись, как дым от сигареты.
Конечно, она знала, что нужно делать. Ведь они все равно своего добьются, даже если придется избить ее до полусмерти. Знала, прекрасно знала.
Но не смогла.
Татила с неожиданно тонким стоном согнулся пополам, получив пинок в самую незащищенную свою часть тела, а Фастер зато не сплоховал, тут же отпрянул и увернулся. Не зря ему доверяли оружие…
Первый удар в живот заставил Кильку упасть на колени и уткнутся лбом в пол. Пинок в бок — опрокинуться на спину, судорожно хватая воздух сухими губами.
Татила уже распрямился, немного отошел от покушения на самое дорогое и только сипло дышал.
— Не хочешь, выходит, по-хорошему? — с трудом проговорил. — Фастер, посторонись, дай я покажу этой суке ее место.
Когда он доковылял, Килька резко поднялась и врезала ему между ног снова, правда не так сильно, слишком густой была боль внутри.
Удар в лицо. Рукой. Соскользнул по щеке, все-таки успев опрокинуть на пол. Вот он, вкус моей крови. Почти сразу Килька принялась подниматься, облизывая разбитую губу. Вкусно… и звереешь от нее, как от наркотиков.
Татила от ярости уже ничего не соображал, только матерился сквозь зубы и снова выпрямившись, сжал кулак до хруста. Неизвестно, чем бы закончилось, будь он один. Но Фастеру не зря доверяли оружие.
— Стой, — он придержал Татилу за плечо. — Нельзя щас, видишь же, совсем бешеная, иначе мы ее просто прибьем, а за такое старшина нас без вопросов вздернет. Пошли. Вернемся после допроса, будет как шелковая. Сама стелиться станет. Не стоит пока рисковать, — он заговаривал второму уши, почти силой подтаскивая к порогу.
Через несколько минут дверь лязгнула, закрываясь за их спинами, и тогда Килька сползла на пол, упираясь в него руками и замерла.
Окно перекрывала решетка, от которой на полу лежала четкая черная тень. Значит, окно выходит во двор, внешние все замурованы, проскользнуло в голове, тут же бесследно испаряясь. Было очень тихо, Килька наблюдала как на окне, подрагивая от порывов ветра, болтается небольшая паутинка.
Вот я и перестала играть…
Странно, поиск ответа, из-за которого она оставила остальных и ушла, теперь безо всякого труда всплыл на поверхность. Словно в насмешку, поднялся из глубины и поворачивался перед глазами всеми боками по очереди. Что было не так? Проще простого — Килька играла в свою игру. Все ее спутники были ненастоящими. Просто развлечение, живые игрушки, которые она с удовольствием таскала за ноги и чинно рассаживала пить чай за столом, когда ей приспичит. Их страхи и надежды, улыбки и слезы она воспринимала как картинку в книжке. Даже тот город, те люди с распоротыми животами у тотемов — картинка. Детская страшилка, которая ее никак не может коснуться, потому что просто нарисована краской на бумаге.
Как легко Килька играла своими поисками… Своей заветной целью, своими достижениями. Своими знаниями и умением выживать!
И доигралась.
Теперь сложно отрицать, что люди — совсем не мифические существа. Они есть. И уходя, она оставила у огня не четыре деревянные куклы, а живых, попавших в непростое положение людей, которые зависели от нее гораздо больше, чем она того заслуживала. А Килька — тот ребенок, что проснулся среди ночи и увидел, что его игрушки живут совсем другой, незнакомой, далеко не игрушечной жизнью. Оказалось, что круглая матрешка с нарисованным лицом обладает сформировавшимся телом живой женщины, прошедшей через все то, чего боялась сейчас Килька. Что крошечный щенок с милыми влажными глазенками много лет жил под крыльцом, дрожал от холода, питался огрызками и терпеливо сносил все пинки хозяйских сапог. Потому что деваться некуда. Что братья, чью значимость в своей игре она так и не определила, но несомненно украшение ее коллекции…