Старая сказка
Шрифт:
Но труднее всего мне было выносить Великое молчание в аббатстве. Тому, кто любил слова, невыносимо было обходиться без них большую часть дня. Только ранним вечером, собираясь у камина в гостиной, нам разрешалось разговаривать друг с другом. Сестра Эммануэль всегда садилась меж послушниц, положив на колени трость, готовая пустить ее в ход при малейших признаках фривольности.
Вечером в понедельник Светлой седмицы, войдя в гостиную, я заметила, что послушницы старательно отодвинулись от наставницы, исключив ее из своего круга и оттеснив на холодную границу комнаты. Я успела разглядеть, как в глазах ее промелькнула
— Полагаю, вам довелось бывать при дворе в Париже, сестра Эммануэль?
Она с удивлением посмотрела на меня.
— Это было очень давно.
— Я попала ко двору в 66-м. Вы тогда еще оставались там?
Лицо ее исказила гримаса.
— Нет.
Но я не унималась.
— Вы были в Версале на большом празднике 64-го года?
— Была.
— А я всегда жалела, что мне не довелось побывать на нем! Я слышала, что зрелище было поразительным. Правду ли говорят, что в небе запускали фейерверки, которые, переплетаясь, образовывали две буквы «Л», символизируя Людовика и Луизу де Лавальер?
— Да, это правда, — ответила сестра Эммануэль. — Мы не знали, то ли ужасаться, то ли ревновать. В то время король был очень красив.
Думаю, такой ответ удивил ее саму не меньше меня. Она прикусила губу и принялась яростно орудовать иголкой.
— А правду говорят, что во время праздника король повелел провести свой зверинец торжественным маршем на золотых цепях?
Она снова кивнула.
— Львов, тигров и слона, самое крупное создание, которое я когда-либо видела. — Рука ее с иголкой на мгновение замерла. — У него на спине стоял шелковый шатер, в котором ехал погонщик. А слуги были переодеты сказочными садовниками, разнося повсюду подносы со льдом, выкрашенным во все цвета радуги. Я съела столько, что едва не заболела, и моя мать хотела отвезти меня обратно во дворец, но я отказалась. Я хотела посмотреть балет, ну и, естественно, Мольер ставил свою новую пьесу, «Тартюфа».
— «Тартюф»! А я так никогда ее не видела. Король запретил ее на следующий день после премьеры, и широкой публике ее больше не показывали.
— И правильно сделали. Она высмеивала церковь, а это нехорошо.
— Зато очень смешно, как я слышала.
На мгновение ее тонкие губы дрогнули.
— Должна признать, что в то время мы с Атенаис и впрямь полагали ее очень смешной. Мы смеялись до слез. Молоденькие девушки иногда ведут себя очень глупо. — И она метнула насмешливый и одновременно раздраженный взгляд на послушниц, которые украдкой поглядывали на нас.
— Атенаис! Она была первой, с кем я подружилась при дворе. Вы знали ее?
— В молодости мы с нею были лучшими подругами. Но потом наши пути разошлись. Прошло уже много лет, как я вспоминала о ней в последний раз. — Голос сестры Эммануэль вновь стал холодным и отчужденным.
— Одно время я была ее фрейлиной, пока она не вышла из фавора.
— Когда я знала ее, она была тщеславной и глупой девчонкой.
— А я всегда считала ее очень доброй.
Сестра Эммануэль покривила губы.
— Пожалуй, да, она была доброй. Хотя Мортемары могли жестоко высмеять любое семейство при дворе, если хотели.
Я кивнула, понимая, что это правда.
— Она повела себя крайне жестоко со своим бедным супругом, — продолжала сестра Эммануэль. — Маркиз де Монтеспан был совершенно уничтожен, когда она стала любовницей короля. Вы знаете, что
— Нет! В самом деле?
— О да. Он даже приказал украсить свой экипаж оленьими рогами. Думаю, он немного помешался.
— Бедняга.
— Он похоронил статую Атенаис на кладбище и заставил их детей носить по ней траур. По-моему, он даже заказывал по ней поминальную службу каждый год.
— Но это же ужасно! Для нее, я имею в виду. Когда тебя оплакивают, как мертвую, а ты еще жива.
— Она согрешила против него.
— Но разве у нее был выбор? Король не терпел, когда ему отказывали.
— Что ж, в конце концов ее сослали в монастырь, как и нас, — заключила сестра Эммануэль, и в голосе ее прозвучало нескрываемое злорадство.
— Да, если не считать того, что в приданое король дал ей полмиллиона франков, — заметила я.
— Держу пари, ей не приходится спать на соломенном тюфяке и укрываться одеялом на рыбьем меху.
Я улыбнулась, и, к моему удивлению, по губам сестры Эммануэль тоже пробежала легкая улыбка.
На следующее утро я быстрым шагом вошла в сад, где сестра Серафина срезала кервель [192] для супа. Подняв голову, она насмешливо приветствовала меня:
— Почему-то мне кажется, что вы сгораете от желания дослушать историю до конца.
192
Вид однолетних растений из рода купырь семейства зонтичных. Обладает сладковатым анисовым запахом, пряным, сладковатым, напоминающим петрушку вкусом, благодаря чему используется в качестве приправы.
— Да, пожалуйста, — ответила я, надевая садовые перчатки и шляпку.
— Что ж, — сказала она, — слушайте, что было дальше…
Попурри
…Есть крылья, о которых не ведает ветер, И глаза, глядящие на солнце Из-за забытого окна. И тогда ветер распахивает двери.
Из-за первой решетки Вырываются багряные земли, А из-за второй решетки, Как змея, вытекает зеленое море.
Но из-за третьей решетки, Из-под низкой стрехи, Виден новый кусочек неба И другая сторона вещей.
Одна в глуши
Скала Манерба, озеро Гарда, Италия — апрель 1600 года
Лезвие кинжала устремилось к горлу Маргериты.
Она перехватила запястье ведьмы. К своему удивлению, у нее достало сил вырвать у колдуньи кинжал. А ведь La Strega всегда казалась ей такой сильной. И только сейчас Маргерита заметила, что она и ростом не уступает ведьме. Она перестала быть маленькой девочкой.
Кинжал со звоном полетел на пол. Маргерита с трудом поднялась на ноги, в панике оглядываясь по сторонам в поисках какого-либо оружия. La Strega вновь схватила свой кинжал. Оскалив зубы, она замахнулась, и клинок со свистом рассек воздух. Маргерита испуганно попятилась, задев бедром буфет. Она зашарила рукой по столешнице, ища что-либо, чем можно было бы ударить ведьму. И тут пальцы ее наткнулись на тяжелую серебряную сеточку для волос. Девушка изо всех сил швырнула ее в колдунью.