Старая скворечня (сборник)
Шрифт:
— О, это да! Природа тут чудесная! — согласился Серафим Леопольдович. — Схимники были не дураки — знали, где селиться. Говорят, что деревенька эта — бывший монашеский скит! Если это, конечно, не легенда.
— Нет, не легенда, — подтвердил Тутаев. — Я сам об этом читал.
— Да?! Любопытно, любопытно. Заглянули бы ко мне как-нибудь вечерком. Попили б чайку, потолковали бы. Вы, наверное, знаете много интересного об этих местах? Правда ведь?
Тутаев кивнул головой. Он был очень расстроен неясностью с домом, и хотя приглашение режиссера подавало надежды, но утешительного в этом было мало.
— Серафим Леопольдович! Серафим
Они вышли из-за трактора и, рассыпавшись по всему лугу, смеялись и кричали.
— Здравствуйте, милые мои! Как освежились?
— Чудесно! — крикнул юноша в спортивном костюме — жених, если верить Наде Машиной.
— Обедайте, отдыхайте, а в семнадцать ноль-ноль прошу всех на репетицию! — не строго, но и безо всякого панибратства сказал Серафим Леопольдович. — Пока плотники будут ставить дом нашим молодоженам, нам предстоит сыграть много сцен: в поле, у моста, в лесу. Итак, сегодня начинаем нашу «Свадьбу».
— Начинаем! Начинаем! — закричали в один голос артисты.
— А как чувствует себя наша прима? — Серафим Леопольдович положил руку на плечо актрисы в ярком — цветами осени — халате и, не снимая руки с ее плеча, первым двинулся вдоль косогора в гору.
9
Стоял июнь. Дни были теплые, парные, ночи — росные, по утрам над Быстрицей дымкой стелился туман. Озими, среди которых утопала деревушка, вышли в трубку, но еще не колосились. Косогор был сплошь фиолетовым от липучек.
В эту пору, как и каждый год, в деревне становилось необычно шумно и оживленно от наехавших горожан. Покинув в разное время и по разным причинам родное свое Епихино, теперь они съехались с женами, с детьми, — и людно стало на зеленой улочке, протянувшейся вдоль косогора. Это обычное оживление усиливалось еще присутствием киносъемочной группы. Почти возле каждого дома стоят машины, треноги с юпитерами; от мазанки к мазанке протянуты разноцветные провода; то и дело слышится музыка и треск транзисторных приемников, смех и песни.
Тесно и людна стало и в доме Зазыкиных. Приехал старший сын тети Поли — Сергей. Но у выходцев из деревни не принято ездить в одиночку. За компанию с ним приехала и Мария Михайловна с сыном. К старости у почтальонши стали болеть ноги, поэтому ее перевели на сортировку писем. Работа ей не нравится, она взяла отпуск и явилась вместе с сыном Виктором.
Виктор — шофер; возит по столице туристов в автобусе. Работа у него посменная; он набрал «отгульных» дней и приехал всего лишь на одну недельку, просто ему захотелось проветриться. Виктор всегда останавливался у брата, но на этот раз, поскольку Митя пустил себе на квартиру молодежь из съемочной группы, все расположились у Пелагеи Ивановны. Гости привезли с собой много сутолоки — особенно Мария Михайловна. Она была шумлива, разговорчива. Все бы это ничего, но Мария Михайловна почти не выходила от Тутаевых. Придет, сядет — и ну всякие побасенки плести. И о чем бы она ни заговорила, всегда все у нее сводилось к разговору о болезнях и о сыне.
Виктор ее был изрядным баловнем. Уйдет с утра в Поляны — нет его и нет. К обеду нет, и к ужину. Где он пропадает — одному богу известно. Спросит его мать, а он только улыбнется в ответ или, чтобы она не приставала к нему, скажет: «Был у дяди Васи, выпили — ночью одному не хотелось идти». Дядя Вася — это тот самый сын тети Поли,
Оставшись без мужа, Нинка, как передают злые языки, балует с мужиками. Мария Михайловна догадывается, что у нее пропадает Виктор, — видали бабы.
— У Нинки небось ночевал? — допрашивает мать.
— А что, мы оба холостые.
— Вернется муж, он тебе все косточки переломает.
— Еще посмотрим, кто кому переломает.
— Тогда женился бы! — наставляет мать. — Нинка девка хорошая. Взял бы ее в Москву, а дом ее был бы вам за-место дачи.
Виктор молчит, только чуть заметно ухмыляется: мол, воробья на мякине не проведешь. Виктор не шибко грамотен. После семилетки он устроился в ремесленное училище при автозаводе. Работал на конвейере слесарем-сборщиком. Вернувшись из армии, года два работал на заводе, а затем стал водителем автобуса. Сколотил кое-какие деньжата, ушел от матери, купил себе в кооперативе небольшую однокомнатную квартирку и живет припеваючи. Мария Михайловна, которая озабочена нравственностью сына, жалуется на него: «Баб к себе водит — одна другой лучше. Нарядные, духами от них за версту несет. И как ни приду к нему — все встречаю новеньких, незнакомых. „Что ж ты, говорю, не женишься-то, Вить? Вон в тот раз какая у тебя хорошенькая была, блондинка-то. Чем не жена?“ А он смеется: „А зачем жениться, когда мне и без жены хорошо?! Ругаться с ней, портить себе нервы, как дядя Митя? Нет, избавьте, этого я не хочу“».
Виктор, как это часто случается с выходцами из деревни, считал, что особый шик горожанина состоит в одежде. Нельзя сказать, что он одевался изысканно — для этого у него не хватало вкуса, но подчеркнуто модно. Рубашки он носил нейлоновые; носки — красные, яркие; вместо костюма — куртку на «молнии»; шляпа, разумеется, узкополая, котелком — тоже из эрзаца, тонкая подделка под кожу. Когда Виктор в полном параде — то есть в куртке, шляпе, при модном галстуке с фольговой нитью, то весь он — с головы до ног — одет в полиэтилен. Ничего на нем нет простого, своего, русского, а все иностранное. Это понятно: он возит иностранных туристов.
Все эти столичные наряды: куртка, галстук, шляпа, цветные нейлоновые сорочки — висят в углу, за русской печкой. Висят не в гардеробе, не на вешалке даже, а на ржавых гвоздях, вбитых в стену. На улице знойно: Виктор боится запреть в своем полиэтиленовом панцире, поэтому он решил одеться попроще. Он надел белую рубаху, без галстука; натянул расклешенные брюки с «молниями» по швам; сандалии на ногах просвечивают насквозь, и виден весь рисунок дорогих японских носков.
Одевшись и позавтракав, Виктор отправился в Поляны, к дяде Васе.
Под вечер в проулке тарахтит мотоцикл. Это дядя Вася, завмаг, привез домой племянника. Да не одного, а вместе с Нинкой Котовой.
Нина первой выпрыгивает из коляски. На ней легкое платье с яркой строчкой, на груди глубокий вырез. В руках — сумка с провизией и водкой.
— Галка, принимай гостей! — кричит она.
В окно выглядывает Галя. Волосы у нее распущены по плечам — то ли она мыла голову, то ли, придя с работы, переплетала косу.
— Ой, Нинка! — кричит она радостно; голова ее тотчас же исчезает, и через минуту Галя появляется на крыльце.