Старая Земля (Лунная трилогия - 3)
Шрифт:
И что же я дал вам взамен? Какую несомненную истину? Какие "знания? Какую силу? Я слишком мало знаю сам, чтобы быть учителем... Все, что я вам говорил о мире и о жизни, было только исследованием реальности, которую знают ваши глаза, а, к сожалению, на вопрос: зачем?
– я не мог дать вам ответа.
Поэтому в один прекрасный день я закрылся от своих учеников, желая найти истину для себя в последние дни, которые мне еще остались... сегодня - мне уже немного недостает до ста лет: около двадцати я работаю одиноко и сосредоточенно.
– И что ты сегодня можешь нам сказать, учитель?
–
Казалось, лорд Тедвен не слышит вопроса. Опершись головой на руки, он, глядя через окно на широкое, взволнованное летним ветром море, медленно сказал голосом, почти теряющимся в шепоте:
– Завершен труд всей моей жизни и напряжение мысли, какое только способен выдержать человеческий мозг. Я поднимался на самые высокие вершины, когда весь мир теряется вдали и вокруг только пустота, и опускался в такие глубины, где вокруг тоже только пустота. Я не устрашился ни одной мысли, и ни одну истину не считал нерушимой, исследуя ее до самого основания, расщепляя ее на мельчайшие частицы...
– И что ты сегодня скажешь нам, учитель?
– повторил Яцек настойчиво.
Старик обратил к нему широко открытые, спокойные глаза.
– Ничего.
– Как это, ничего?
– Все, что я открыл,- это только наблюдение за знакомым над миром с близкого расстояния, из капли воды, из атома или частицы электрона, либо из такой дали, где теряются все различия и особенности и жизнь сливается в одно безбрежное море. Мне нигде не удалось выйти за пределы опыта, я не смог ответить себе на вопросзачем?
– и поэтому сегодня мне нечего вам сказать.
– Но то, что ты открыл? Скажи!
В голосе Яцека звучало настойчивое любопытство человека, который, поднимаясь на высокую и недоступную гору, встречает по дороге путешественника, уже возвращающегося с вершины.
Старик немного поколебался. Потом протянул руку и сгреб лежащие перед ним бумаги - он пробежал взглядом колонки цифр, и знаки, и заметки, поспешно сделанные на полях...
– Ничто...- прошептал он.- Осязаемый мир в буквальном смысле - ничто.
Он поднял голову. В нем просыпался гениальный ученый, просыпался учитель...
– Древняя, много веков назад выдвинутая теория так называемого "эфира",- начал он,- потерпела поражение из-за принципа относительности движения, будучи не в состоянии смириться с другим фантомом человеческой мысли, каким является материя... Сегодня даже дети в школах уже знают, что свет распространяется с одинаковой скоростью во всех направлениях, независимо от того, находится ли его источник в движении или в состоянии покоя... Если бы увязать этот факт с существованием эфира, как проводника колебаний, следовало бы принять во внимание не один, а столько эфиров всеохватывающих, безраздельных и безграничных, сколько существует тел, изменяющих по отношению друг к другу положение в пространстве... А ведь должна быть какая-то среда, если через нее волнами доходят с одной планеты на другую волны света и тепла, электричества, и если одно небесное тело притягивается другими...
Он встал и стал расхаживать по комнате, заложив руки за спину.
– Эфир существует,- наконец продолжил он,- как бы мы его не называли, нет только материи. То, что наш разум в течение многих веков считает единственной реальностью, не является даже сосредоточением сил, даже постоянным сгущением эфира, а только смешной видимостью, всего лишь волной, которая проходит через эфир так же, как звуковая волна через воздух. Нет ничего постоянного и существенного: Солнце и Солнечная система, как любая крупинка, каждый атом и электрон, являются только движением волн, явлением несамостоятельным и теряющимся в эфире, который согласно нашим исследованиям сам рассеивается в нечто всеохватное и бесконечное... Материя даже меньше, чем ничто.
Теперь он уселся и подпер голову руками.
– Все течет... Как газовый свет, который видим мы своими глазами, несмотря на то, что он состоит из частичек угля, соединившихся с кислородом! Но после пламени все-таки остается какой-то след в новом соединении; волна же материи бесследно проскальзывает по эфиру. Солнце, двигающееся в пространстве, в каждую минуту, секунду и сотую долю секунды создается из других рассеянных частичек эфира, создающих иллюзию его видимости, оно исчезло бы без остатка и следа, если бы остановить колебание этих частиц, как исчезает радуга, когда гаснут лучи света. Принцип неисчезновения материи и энергии является обманом: все обращается в ничто, из ничего все возникает...
– Так в чем же истина? Где она?
– прошептал Яцек побелевшими губами.
Роберт Тедвен опустил ладонь на раскрытую старую книгу, лежащую на столе рядом с ним.
– Здесь. Смотри, читай.
Яцек наклонился и прочел в сумеречном свете наступающего вечера:
"Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.
Оно было вначале у Бога.
Все через Него начало быть, и без Него ничего не начало быть, что начало быть.
В нем была жизнь, и жизнь была свет человеков.
И свет во тьме светит, и тьма не объяла его..."
Он оторвался от книги и удивленно посмотрел в лицо учителю.
Губы старика медленно двигались, как будто он шепотом повторял прочитанные слова:
"Вначале было Слово..."
– Учитель?..
Он повернул голову в его сторону.
– Да, это так. Все мои знания, которым я отдал свою жизнь, смогли указать мне лишь одно: не существует преград для того, чтобы верить. Все эти смешные иллюзии, эти "реальности", которые якобы не противоречат Откровению, перед моей исследовательской мыслью развеялись, как горячечный сон, приснившийся душной ночью: я остановился перед пустотой, пустотой непонятной и неизведанной, которую только одно слово способно заполнить...
Единственной правдой и реальностью среди колеблющихся волн является дух. От него и через него существует все: Слово обрело плоть и кровь.
– Аминь!
– послышался с порога чей-то голос.
У тяжелой портьеры дверей, ведущих куда-то в глубь дома, стоял молодой священник в черной одежде с сухим застывшим лицом. В белых руках он держал небольшую, окованную серебром книгу, с крестом на обложке.
Он кивнул головой и указал рукой на открытое окно, через которое как раз послышался отголосок звучащего где-то звона.