Старая Земля (Лунная трилогия - 3)
Шрифт:
Поэтому он сразу же приступил к делу, то есть решил сообщить Азе о своем намерении...
В центральном адресном бюро он узнал о месте пребывания певицы и купил меланхолическую лиловую почтовую бумагу. Ему пришло в голову, что вместе с письмом следовало бы возвратить Азе ее фотографии. Он только был неуверен, отослать ли вместе с немногочисленными, полученными из ее рук, множество фотографий, купленных в магазинах, которыми он гордо заполнил стену своего кабинета и ящики письменного стола?
После глубочайшего размышления для более сильного впечатления он решил отослать все разом.
Посылка
Господин Бенедикт тихо, но крепко выругался. Он не имел возможности спрятать разбросанные портреты. Укладывание их в
ящики заняло бы слишком много времени, а ему не хотелось выставлять их на обозрение для чужих глаз... Он беспомощно покрутился по комнате, но вдруг гениальная идея пришла ему в голову: он снял узорчатое покрывало со стоящей рядом софы и прикрыл им весь стол вместе с фотографиями. После чего подошел к двери и отворил ее, одновременно нажав на кнопку, приводящую в движение лифт.
Через несколько минут в дверях прихожей появился Лахец.
– Ах, это ты...
– Да, это я.
Оба кисло улыбнулись.
– Давно тебя не видел.
– Я тоже давно не видел вас, дядя... Они перешли в кабинет.
Лахец прибыл к господину Бенедикту с почти отчаянной мыслью вытянуть у него еще какой-то займ. После той несчастливой игры в Асуане у него остались только гроши, поэтому он смог вернуться в Европу самым дешевым поездом. Он исчез так неожиданно, что ни Халсбанд, который не любил выпускать его из рук, ни ищущий его Грабец не знали, когда и куда он делся...
От мыслей о самоубийстве, вспыхнувших в нем под влиянием раздражения, его спасла какая-то внутренняя, упрямая крестьянская сила - а более всего новый музыкальный замысел, победительный, триумфальный, полный силы и улыбок богов, рождающийся в душе неизвестно откуда в минуты наибольшего отчаяния... С тех пор, как первые идеи забрезжили у него в голове, он не мог уже думать ни о чем другом. Все исчезло у него перед глазами, кроме единственного желания: создать, написать, услышать!
Несколько недель, несколько месяцев покоя! Немного возможности сосредоточиться и поработать без неизбежных мыслей о том, что надо есть, жить, зарабатывать!
Он знал, что от великодушного Халсбанда он в любую минуту может получить взаймы небольшую сумму, но так же хорошо знал, что в таком случае не будет иметь покоя, постоянно спрашиваемый: что делает? не закончил ли еще? когда вернется к своим обязанностям?
О дяде Бенедикте он вспомнил как о последнем средстве и решил любой ценой содрать с него деньги.
Мысль об этой операции не доставляла ему удовольствия. Он испытывал непреодолимое и болезненное отвращение перед всяким унижением, просьбами, благодарностями; по причине удивительной "последовательности" человеческой души заранее чувствовал ненависть к дяде за то,.что вынужден одолжить у него деньги.
И теперь, сидя напротив него по другую сторону стола, накрытого стянутым с софы покрывалом, он смотрел на него с ненавистью, совершенно не вяжущейся с намерением, которое его привело сюда, и желваки перекатывались у него на щеках, как будто он собирался безжалостно стереть зубами в порошок благородного старичка.
– Как дела?
– спросил наконец господин Бенедикт после глубокого размышления.
– Хуже некуда,- проскрежетал Лахец.
Господин Бенедикт захотел сказать племяннику что-нибудь приятное.
– Мне понравилась твоя музыка, которую ты написал для госпожи Азы.
Лахец аж подпрыгнул на стуле.
– Ты, наверное, заработал кучу денег?
– Я все проиграл.
– О!
Он поднял брови и минуту с упреком смотрел на племянника, грустно покачивая головой. Потом неожиданно сказал: - Я женюсь.
– Вы с ума!..
Лахец оборвал фразу и постарался любезно выдавить из себя:
– Поздравляю. А на ком, если можно спросить?
Он наклонил голову, чтобы скрыть злорадную усмешку, и в эту минуту его взгляд упал на половину лица Азы, выглядывающего изпод лежащего на столе покрывала.
Дыхание у него перехватило от дикого подозрения; он схватил покрывало, собираясь откинуть его, но господин Бенедикт был настороже. Он схватился за ткань руками, они боролись несколько минут, но в конце концов композитор победил. Вместе с содранным покрывалом на пол посыпалась целая куча фотографий. Господин Бенедикт, покрасневший, как юноша, наклонился, чтобы собрать их, а Лахец побледнел. Он не мог отвести глаз от лица, глядящего на него с сотен кусочков картона, и спросил сдавленным голосом:
– На ком? На ком вы женитесь?
– Пока не знаю! Ты что, с ума сошел? Зачем ты все рассыпал? Я должен отослать... Я женюсь в ближайшее время, но еще не знаю, на ком.
Лахец расхохотался.
– Ну, это другое дело!
– Что значит другое дело?
– сопел покрасневший от усилий пенсионер.- Поможешь мне собирать. Что это на тебя нашло? Ведь я должен отослать это!
Композитор смещался и оробел... Он упал на колени и начал не ловко сгребать рассыпавшиеся фотографии, бормоча какие-то оправдания все еще ворчавшему старичку. Наконец работа была закончена. Они снова уселись друг против друга и начали удивительный разговор, во время которого каждый из них думал совершенно иное, нежели говорил. У господина Бенедикта вертелось в голове: какого черта племянник явился к нему в такое неподходящее время, а Лахец, рассказывая какую-то выдуманную историю, мысленно играл с собой в чет и нечет: одолжит или нет?
Наконец он не выдержал. Он оборвал фразу на середине и неожиданно сказал:
– Дядя, я в страшной нужде. Мне нужна помощь...
Господин Бенедикт замолчал. Долгое время он смотрел на своего гостя, хмуря белые брови и серьезно кивая головой, в конце концов тому надоело ждать, и он во второй раз спросил:
– Вы не могли бы... помочь мне, дядя?
И теперь господин Бенедикт не сразу ответил ему. Он встал, прошелся по комнате и несколько раз кашлянул.
– Дорогой мой,- начал он,- я должен был бы упрекнуть тебя за то, что ты такой легкомысленный... В Асуане тебе следовало не играть, а деньги, так неожиданно заработанные, получше сохранить...