Старики и бледный Блупер
Шрифт:
Последний день перед встречей нового, 1968 года по вьетнамскому лунному календарю мы со Стропилой проводим у лавки на Фридом-Хилл возле Дананга. Мне приказано написать тематическую статью о центре отдыха на Фридом-Хилл на высоте 327 для журнала "Лэзернек". Я – военный корреспондент при 1-й дивизии морской пехоты. Моя работа заключается в том, чтобы писать бодрые новостные бюллетени, которые раздаются высокооплачиваемым гражданским корреспондентам, которые ютятся со своими служанками евроазиатского происхождения в больших отелях Дананга. Те десять корреспондентов, что работают в информбюро 1-й дивизии, с неохотой
Мы направляемся в кинотеатр, который больше похож на склад, и любуемся там на Джона Уэйна в "Зеленых беретах" , этой голливудской мыльной опере о любви к оружию. Сидим в самых первых рядах, рядом с группой хряков. Хряки развалились поперек кресел, задрав грязные тропические ботинки на кресла перед ними. Они все бородатые, немытые, одеты не по форме. Все поджарые и злобные – так обычно выглядят люди, вернувшиеся живыми после долгих топаний через джунгли, "буниз", зеленую мандятину.
Я укладываю ноги на ряд кресел перед собой, и мы смотрим, как Джон Уэйн ведет за собой зеленоберетчиков. Джон Уэйн просто прекрасен в облике солдата, он чисто выбрит, одет в щегольскую тропическую форму в тропическом камуфляже, сшитую точно по фигуре.
Ботинки на его ногах блестят как черное стекло. Вдохновленные Джоном Уэйном, чудо-воины с небес вступают в рукопашную со всеми Викторами Чарли в Юго-восточной Азии. Он рявкает, отдавая приказ актеру-азиату, который играл Мистера Сулу в "Звездном пути". Мистер Сулу, который здесь играет арвинского офицера, зачитывает свою реплику, исполненный величайшей убежденности в сказанном: "Сначала убейте … всех вонючих конговцев … а потом поедете домой". Морпехи-зрители взрываются ревом и хохотом. Это дико смешное кино, такого мы давно уже не видели.
Позднее, в самом конце фильма, Джон Уэйн уходит в закат с отважным мальчонкой-сиротой. Хряки смеются, свистят и предупреждают, что сейчас уписаются. Солнце садится в Южно-Китайское море, и это делает конец фильма столь же похожим на правду, как и все остальное.
Большинство летунов в зале – чисто выбритые штабные крысы, которые никогда не ходят на операции. На крысах отполированные ботинки, накрахмаленная форма и авиаторские темные очки. Крысы уставились на хряков так, будто перед ними Ангелы Ада, забредшие на балет.
Экран тускнеет, включается верхнее освещение, и одна из крыс говорит: "Хряки гребаные… скоты, и ничего боле…"
Хряки оборачиваются. Один из хряков поднимается. Направляется к ряду, где расселись крысы.
Крысы смеются, пихают друг друга, передразнивают хряка, изображая, какое сердитое у него лицо. И вдруг замолкают. Они не могут отвести глаз от этого лица, на котором появляется улыбка. Хряк улыбается, будто ему известен какой-то жуткий секрет.
Аэродромные крысы не спрашивают у хряка, почему он так улыбается. Они понимают, что лучше им этого не знать.
Еще один хряк вскакивает, хлопает улыбающегося хряка по руке и говорит: "Да на хер, Мудила. Ерунда. Этих мудаков нам херить ни к чему".
Улыбающийся морпех делает шаг вперед, но тот, что поменьше, преграждает ему путь.
Крысы решают воспользоваться этой задержкой в продвижении улыбающегося хряка. Они пятятся спиной вперед по проходу до самой двери и там, запинаясь, вываливаются на солнечный свет.
Я говорю:
– Ну не херня? А говорят, хряки все сплошь убийцы. По мне, так вы, девчонки, на убийц и не похожи.
Улыбающийся хряк уже не улыбается. Он говорит:
– Так-так-так, сукин сын…
– Не лезь, Мудила, – говорил маленький морпех. – Я этого засранца знаю.
Мы с Ковбоем бросаемся друг на друга, боремся, пихаемся и колотим друг друга по спинам.
– Старый ты козел. Как ты? Что нового? Кого успел поиметь? Только твою сестренку. Ну, лучше уж сестренку, чем маманю, хоть у меня и маманя ничего.
– Слушай, Джокер, а я уж размечтался, что больше с тобой, говнюком, не встречусь. Я уж так надеялся, что призрак комендор-сержанта Герхайма из Пэррис-Айленда никогда тебя не выпустит, что уж он-то обеспечит тебе мотивацию.
Я смеюсь:
– Ковбой, засранец этакий. А выглядишь ты сурово. Вот не знал бы, что ты крыса прирожденная – испугался бы.
Ковбой фыркает.
– Знакомься, это Скотомудила. Вот он – суровый малый.
Здоровенный морпех ковыряет пальцем в носу.
– Проверять не рекомендую, ептать.
Лента с пулеметными патронами крест-накрест перехватывает его грудь, поэтому выглядит он как самый настоящий здоровенный мексиканский бандит.
Я говорю:
– А это Стропила. Он не ходячая фотолавка. Он фотограф.
– Ты фотограф, да?
Мотаю головой.
– Я – военный корреспондент.
Скотомудила оскаливается, обнажая гнилые клыки.
– И много войны повидал?
– Хорош трындеть, урод. Мой откат – п…ц всему. У меня в два раза больше операций, чем у любого хряка в I корпусе. Сюда я так, потащиться заехал. А контора моя в Фубае.
– Правда? – Ковбой толкает меня кулаков в грудь. – Это наш район. Первый Пятого. Рота "Дельта" – самая крутая, самая ладная, самая нахальная. Мы сегодня утром сюда на попутках добрались. Заслужили чуток халявы, потому что наше отделение похерило боку Викторов Чарли. Мы ведь душегубы и сердцееды. Ты там спроси только, где отделение "Кабаны-Деруны" из первого взвода. Мы из людей сита делаем, брат, и дырки свинцом затыкаем.
Я ухмыляюсь.
– Сержант Герхайм мог бы гордиться, если б это услышал.
– Да, – отвечает Ковбой, кивая головой. – Да, согласен.
Смотрит куда-то в сторону.
– Терпеть этот Вьетнам не могу. У них тут даже лошадей нет. Охренеть можно – на весь Вьетнам ни одной лошади.
Ковбой разворачивается и знакомит нас с мужиками из своего отделения: Алиса, чернокожий, такой же здоровяк, как и Скотомудила, Донлон – радист, младший капрал Статтен – главный в третьей огневой группе, Док Джей – флотский санитар, С.А.М. Камень; и командир отделения "Кабаны-Деруны" Бешеный Эрл.