Старое предание (Роман из жизни IX века)
Шрифт:
Сказав это, он медленно повернулся и пошёл вглубь острова, сторонясь чужих людей. Мышко тотчас собрал дружину.
— По домам! — крикнул он. — Расставить стражу в лесах вокруг городища… Везде на горах приготовить смоляные факелы и по сигналу зажечь их. Когда блеснут огни, все бегите на Гопло к городищу… Но, пока я не дам приказа, сидите тихо, чтобы Хвост ни о чём не знал.
Он приложил палец к губам, и все, тихо переговариваясь, стали медленно расходиться.
Бумир долго ещё стоял со своими и шнырял в толпе, стараясь разведать, что порешили, но ничего не узнал. Он только видел, что станиц из храма не взяли и что войны ещё не объявляли: из этого он
Побродив вокруг храма, Бумир, наконец, сел в ладью, переправился на другой берег и, вскочив на коня, уже в потёмках поехал к Хвостеку.
В городище готовились к обороне, и стража зорко его охраняла. Едва Бумир подъехал, его впустили, и сама княгиня вышла ему навстречу.
Он был тут своим человеком, и все знали, что он всегда готов раболепствовать и одобряет всё, что тут делается.
Княгиня встретила его тревожным взглядом, но заставила себя улыбнуться.
— С чем вы приехали? — спросила она. Доносчик вздохнул.
— Милостивая госпожа, — сказал он, — ничего страшного не случилось… Старейшины собрались на Леднице и держали совет, приехал и князь Милош… толковали о войне, да так дело и кончилось разговорами, нет у них сил… Воеводами выбрали Мышков, а они струсили…
Княгиня радостно всплеснула руками.
— Так ли это? — спросила она.
— Именно так, милостивая госпожа, — уверял её Бумир. — Покричали они и разошлись, а теперь все снова пойдёт по-прежнему…
Лицо княгини просветлело. Она велела кмету подождать, а сама пошла в опочивальню будить мужа, который вскоре вышел заспанный, в одной рубахе, протирая кулаками глаза.
Угодливо поклонившись, Бумир начал свой рассказ: князь выслушал его, зевая. Потом хлопнул гостя по плечу и, уставясь на него красными с перепоя глазами, ухмыльнулся.
— Я этих Мышек по одной переловлю, — сказал он. — Вот и будет тихо… Знаю я их: крикуны, а к работе не охочи!.. Выпьешь со мной, — прибавил он и развалился на своём месте за столом, велев Бумиру сесть на лавку.
Кмет послушно сел, и, хотя понимал, что ничего худого тут стрястись с ним не может, все же, когда внесли мёд и вспомнилось ему, как угощали дядьев, мурашки пробежали у него по телу. Однако отказаться от чарки он не посмел, боясь обидеть князя.
Низко кланяясь, он поминутно клялся, что был князю верным слугой. Так они вместе сидели — один на верхнем конце стола, другой — на нижнем; князь заставил его рассказать ему всё, что делалось на острове, допытываясь об именах, словно хотел сохранить их в памяти. До поздней ночи Бумир просидел за столом ради компании князю.
XVIII
Прошло несколько дней, а вокруг городища все было тихо. Дружинников и переодетую челядь посылали на разведку по ближним дворам и хатам — ни о какой войне никто ничего не слыхал. На залитых солнцем полях, где была песчаная почва, уже начинали жать хлеба. С железными, медными или кремнёвыми серпами попадалось много народу, но с луком или копьём — почти никого.
Князь уже соскучился в городище, ему надоело сидеть одному взаперти за неприступным валом. Он ел, пил и спал, потягивался, зевал, иногда заходил к княгине, но стоило ему с крыльца поглядеть на лес, как он начинал ругаться на чём свет стоит, оттого что не мог ехать на охоту. Брунгильда его не пускала. Вначале он слушался её, не прекословя. Но потом стал бунтовать.
Однажды он велел позвать Смерда.
— Поезжай, осмотри лес, нет ли там какой западни для меня.
Слуга
Княгине это спокойствие после бури показалось подозрительным, князю же — естественным.
— Поеду на охоту, давно пора!.. — кричал он озлясь. — Этак я сгнию, сидя здесь… Отравлюсь тут спячкой да неволей… Невмоготу мне…
Но предусмотрительная немка не пускала его, боясь засады и предательства. Охота откладывалась со дня на день. Брунгильда подговаривала людей, чтоб они выискивали препятствия. Хвост бранился, злобился, напивался и все более выходил из терпения. Наконец, однажды он велел Смерду, ни на что не взирая, готовиться на завтра к охоте. Жена насилу заставила его взять не горстку, как обычно, а втрое больше провожатых, к тому же хорошо вооружённых.
Хвостек, хоть и носил на груди крест, оставался суеверным язычником, и в городище уже загодя высматривали приметы на небе и на земле, следили, чтобы ворон не закаркал над головой и никто не перебежал дорогу.
Смерд даже распорядился, чтобы младшая из девушек княгини показалась на тропинке с полными вёдрами, когда князь тронется в путь. Старуха или девочка-подросток с порожней посудиной сулили недоброе.
Утро было прекрасное и предвещало жаркий день. Однако по небу проносились белые облака, а свежий ветерок разгонял их, навевая прохладу. Проехав плотину и мост, князь, сопутствуемый многочисленной свитой, направился в ближний бор. Смерд был уверен, что здесь они найдут дичь. Сюда не гоняли скотину, чтоб не полошить зверя, и нарочно берегли его для охоты. Урочище это называлось Глубью, и никогда ещё не случалось, чтобы княжеская охота бывала здесь неудачной. Но от опушки до заповедной чащи надо было проехать немалое расстояние.
Хвостек давно не садился на коня, давно не видел леса, не слышал собачьего лая и сразу повеселел, когда над головой у него зашумели ветви и он вдохнул аромат бора. Поминутно подгонял он коня, чтобы скорей попасть в засеку, и, проехав с полчаса, очутился на знакомой ему полянке. Отсюда уже было недалеко до Глуби.
Он первый выехал на лужайку, но сразу осадил коня и в негодовании обернулся к Смерду, который подскакал к нему. Гневным движением он показал на полянку. Тут, на сваленном бурей дереве, сидела старуха, укутанная платком, перед кучей только что сорванных трав. Грязная котомка лежала рядом. Мурлыча что-то под нос, она перебирала зелье и, казалось, не слышала и не видела подъехавших всадников; а встретиться с такой ведьмой в лесу боялись больше, чем где-либо в ином месте.
В ту пору леса, воды и поля населяли таинственные и страшные существа: в образе женщин они подстерегали людей и уносили здоровье и жизнь.
Большая часть чёрных духов являлась в женском обличье. Мары, летуньи, бабы-яги, лешачихи, ночницы, шишиги и кикиморы с виду были такими же безобразными старухами, как та, что сидела на бревне, гнусавя какую-то песенку.
Князь встревожился, оробел и Смерд. Обидишь такую, а потом не отделаешься, изведёт в отместку. Когда Хвостек показал слуге на сидевшую ведьму, тот растерялся, не зная, что делать. Подъехав ближе, Смерд укрылся за деревом, чтоб получше разглядеть бабку, и узнал Яруху. Её хорошо знали в городище, куда она часто приходила с зельем к княгине. Все считали её весьма могущественной, но злобной она не слыла. Князь не отважился ехать дальше и упорно показывал на неё Смерду, заставив его слезть с коня и подойти к ней.