Староста страны Советов: Калинин. Страницы жизни
Шрифт:
Обязанности, которые возложила на Мишу барыня Мария Ивановна, оказались необременительными. Вставал рано, как и в деревне. Чистил одежду и обувь барчуков, затем, умывшись, бежал на Пустой рынок за молоком и свежими булками. Вернувшись, будил гимназистов. Поднимать Митю и Сашу — самое неприятное и трудное: братья любили поспать. Миша жалел их, но барыня требовала от него: мальчики должны встать вовремя, обязательно позавтракать и не опоздать на уроки.
Проводив гимназистов, Миша отправлялся выгуливать пуделя Марии Ивановны, с каждым днем все больше удаляясь от дома, осваивая новые места. Смотрел, как молодые, хорошо одетые люди спешат на занятия в художественно-прикладное училище барона Штиглица, в училище правоведения на набережной Фонтанки. Удивлялся огромности здания министерства государственных имуществ, протянувшегося на целый квартал: от Фонтанки до Соляного переулка. Любовался Марсовым полем, Инженерным замком.
Занят он был обычно лишь первую половину дня, до той поры, когда возвращались из гимназии мальчики. Для деревенского паренька, привычного к тяжелой работе, неощутимой была такая нагрузка. Затем Миша гулял вместе с барчуками, находился при них, когда готовили домашние задания. Занимался сам по их учебникам. Если что непонятно, обращался к Мите и Саше, те охотно выступали в роли учителей, давали ему целые уроки по математике, русскому языку, географии и истории. Мария Ивановна поощряла это: мальчики, играя, сами повторяли и лучше усваивали материал.
У Мордухай-Болтовских была большая домашняя библиотека, Миша пользовался ею наравне со всеми. Читал запоем, не щадя глаз. И не какие-нибудь пустяки — осиливал серьезные труды: «Жизнь животных» Брема, статьи в энциклопедии Брокгауза и Эфрона, интересовался историей Пугачевского бунта. Особенно прислушивался к советам Мити, который дал Михаилу книги Белинского и Писарева, Герцена…
…Через много лет Калинин напишет в своих воспоминаниях: «Разумеется, мое учение было в высшей степени бессистемно, главным образом читал то, что попадалось под руку и что было в библиотеке моих господ. Между прочим, с очень раннего возраста я стал знакомиться с нелегальной литературой… Одним словом, учение шло врассыпную, от философии до беллетристики».
Системы в занятиях, конечно, не было, но разнообразные знания накапливались, углублялись. Любознательный ученик все чаще задавал своим наставникам — гимназистам вопросы, которые ставили их в тупик. Почему мир считается непознаваемым? В чем главная разница между эволюционным и революционным путями развития? Митя руками разводил: сразу, мол, не ответишь, самому узнать нужно.
Прошел год, другой, третий… Каждое лето Мордухай-Болтовские проводили в Тетькове, и Миша с ними. Старался побольше помочь матери; не только деньгами, которые получал за службу, но и своим трудом. А осенью, зимой, весной — снова в столице. Михаил вырос, окреп, превратился в худощавого, синеглазого юношу, вежливого и сдержанного. Длительное пребывание в культурной семье не прошло для него бесследно. Он освоился в столице, полюбил ее строгую, суровую красоту. Начал проявлять интерес к живописи, музыке. Следил за политичес-кими новостями. Незнакомые люди принимали его по разговору, по манере поведения за гимназиста-старшеклассника или даже за студента.
Нарастало желание понять основы мироустройства, миропорядка. Что на земле хорошо, что плохо? И почему? Размышлениям способствовало то, что он начал вести дневник. Прежде чем записать свои мысли, наблюдения, выразить свои ощущения, надо было подумать, как точнее и короче это сделать. Записи дисциплинировали мышление, приучали сосредоточиваться на главном, находить нужные слова. Михаил уже оценил счастье интеллектуальной жизни и понял, что все духовные богатства и ценности доступны ему не менее, чем господским детям. Чем он хуже? Разве он уступает им? Но у них, у богатых, прямые легкие пути. Им доступно любое образование, их ждала хорошо оплачиваемая военная или государственная служба. А он, значит, обречен всю жизнь прислуживать господам? Пока находится в доме Мордухай-Болтовских, это не очень обидно и тягостно. Здесь он не подвергается оскорблениям, унижениям. Но не всегда же ему быть при них. А что дальше? Гнуть шею перед барами, которые не блещут ни талантами, ни способностями, а имеют лишь одно превосходство: деньги, знатное происхождение?! Где же справедливость?!
Миллионы его сверстников из крестьянских и рабочих семей, даже очень одаренные, живут без всякой надежды на лучшее будущее, на то, что смогут когда-нибудь учиться. В газетах вот пишут о благах цивилизации, о достижениях техники, о развитии промышленности, но крестьянам-то от этого не становится лучше. В Верхней Троице, к примеру, опять неурожай. Одни крестьяне по миру пошли, другие в город подались за куском хлеба. В семье Калининых умерли малолетние Ванюша и Акулина. У отца обострилась чахотка. Сколько ни трудись — из нужды не выбьешься. А кто виноват?
Вокруг Верхней Троицы большие поля, просторные луга. Казалось бы, выращивай хлеб, паси скот. Но поля и луга, выпасы и даже леса принадлежат помещикам. В Яковлевской волости их восемь, и каждый имеет земли больше, чем крестьяне всей Верхней Троицы. На сорок семь дворов лишь четыреста семьдесят десятин. Да и земля-то северная, бедная, истощенная многолетними родами. В каждом третьем дворе нет ни коровы, ни лошади. А в барских поместьях такие коровники, что едва успевают молоко на завод отправлять.
Конечно, господа тоже бывают разные. По деревенским понятиям Мордухай-Болтовские — толстосумы. Но Миша-то давно понял, что по сравнению с настоящими богачами живут его хозяева довольно скромно. Дмитрий Петрович только называется генералом, должность у него такая, приравненная к генеральской: он инженер, действительный статский советник в министерстве путей сообщения. И дело скорей всего не в том, каковы господа сами по себе, какие у них характеры и привычки, а во всем том порядке, который породил неравенство людей и старается сохранить его, позволяя немногим богатеть и блаженствовать за счет труда многих других. Но ведь устройство общества, взаимоотношения между людьми — это дано свыше. Все предопределено, и, значит, бороться с таким положением нет никакой возможности.
Круг размышлений замыкался. Словно бы глухая стена вставала перед Михаилом. А ведь он к этому времени прочитал такие книги, в которых отрицалось — хотя большей частью и не прямо — существование высшей божественной силы, а признавалось лишь одно всеобъемлющее движущее начало — человеческий разум. Миша догадывался, что истина на стороне авторов этих книг, хотел поверить им, но не мог. Страшно было лишиться духовной опоры, отринуть всесильного заступника и покровителя, остаться один на один с людской злостью, с суровой природой, с болезнями и со смертью. Без надежды на жизнь на том свете. Молитвы-то к богу обращал с малолетства. В бога верили все его родные и близкие: мать, отец, Мордухай-Болтовские. Бог словно бы сближал, объединял всех независимо от возраста и положения. Трудно, очень трудно было выйти за пределы привычного круга, в одиночку шагать в неведомое.
Но вот случайно попались ему три тома публициста, философа Николая Шелгунова. Открыл первую страницу — и не смог оторваться. За несколько дней одолел все статьи и принялся читать по второму разу. Язык был простой, понятный, факты, взятые из русской жизни, правдивы, выводы писателя говорили о том, к чему с трудом, на ощупь, мысленно пробивался Калинин.
Словно в Верхней Троице побывал Писатель. Правильно утверждал он, что жизнь большинства крестьян страшная, что они голодают, вынуждены идти в наемные работники. И вот теперь еще кулачество появилось в деревне, оно для крестьян — «мертвая петля», «ужасный и безжалостный пресс». Шелгунов призывал крестьян объединяться для общей борьбы, приветствовал нарастающее рабочее движение и выражал надежду, что это движение продолжит лучшие революционные традиции.