Старовер
Шрифт:
(Каппелевцы в тот момент не знали, что адмирал Колчак и председатель совета министров Пепеляев были расстреляны на берегу реки Ушаковки).
Вступившие на лёд кони, подкованные старыми истёршимися подковами, падали и не имели сил подняться. Лед местами был настолько гладким, что без особых трудов упавшую лошадь можно было тащить за гриву…
Время от времени был слышен, словно приглушенный выстрел тяжелого орудия, подземный гул. Это трескался толстый лед Байкала, не выдерживая веса людей, лошадей и саней. На льду образовывались
Лошадь, перевозившая гроб Каппеля, поскользнулась на льду и упала. Шедшие за гробом офицеры, успели его подхватить и поставить на лёд. Тут от толпы отделился скромный доброволец, он подвёл к офицерам свою маленькую приземистую лошадку, подкованную острыми шипами. Лошадка к вящему изумлению офицеров бодро шла по байкальскому льду.
Сибирскую «малышку» тотчас попытались впрячь вместо большого коня. Но сбруя оказалась сильно велика, а надетый большой хомут своей нижней частью касался ее колен. Офицеры быстро приспособили имеющиеся попоны и одеяла, подложив их под хомут.
Лошадка быстро потащила почти невесомые сани с гробом…
За ним шли офицеры, в том числе ротмистр Бекетов и полковник Вырыпаев, которые успели проникнуться друг к другу симпатией за время похода.
Переход через Байкал продолжался целый день. С наступлением сумерек головные части втянулись в поселок Мысовой. Станция была занята японскими частями…
Тяжелейший ледовый поход был завершён. По Байкалу прошло примерно шестьдесят тысяч разнообразных повозок, саней и розвальней. Сколько же переправилось в Забайкалье людей – никто не считал.
Неожиданно среди каппелевцев и беженцев поползли слухи, что в закрытом гробу, якобы везлись какие-то ценности или деньги. А сам Каппель уехал вперед…
Февраль 1920 года. Село Спасское. Где-то на болотах…
Командир партизанского отряда Михаил Венгеров влетел в дом, где расположился штаб. За столом в горнице сидел комиссар Хлыщёв и карандашом корявым почерком что-то царапал на бумаге.
Венгеров отдышался, скинул полушубок, меховую шапку и подсел к столу.
– Что пишешь, товарищ комиссар? – поинтересовался он.
– Да вот пишу приказ: контру здешнюю расстрелять… – спокойно ответил Хлыщёв и снова принялся марать бумагу.
– Вся эта контра, как ты говоришь, мои односельчане. Они меня с малолетства знают. Скажи: зачем ты приказал арестовать Николая и Станислава Хлюстовских? Они за всю жизнь ничего плохого не сделали!
Комиссар оторвался от бумаги и цепким горящим взором вперился в Венгерова.
– Удивляюсь я тебе, командир! Кабы не сражался с тобой плечом к плечу, то подумал бы, что ты с беляками снюхался! Николай Хлюстовский служил у Колчака. Мне уже доложили обо всём… А отец его богатей местный…
– Так за это не расстреливают! – возмутился Венгеров.
– Ещё как расстреливают! Я узнал, что Николай Хлюстовский с офицерами в Спасское приезжал. А затем офицеры и якобы колчаковский обоз куда-то ушли… – Хлыщёв многозначительно поглядел на Венгерова.
Михаил насторожился.
– Колчаковский обоз?
Хлыщёв кивнул.
– Я обо всём доложил в Омск. Там думают: это часть украденного Колчаком золота. Потому как советская власть недосчиталась сто восемьдесят две тонны золота, захваченного в Казани и вывезенного из омского банка. Где оно? Понятное дело, что Колчак с союзниками не картошкой расплачивался. Он уж больно много потратил. Да есть свидетели на станции Татарской, которые видели, как от станции уходил обоз…
Венгеров нервно сморгнул.
– Да быть такого не может! Чего тут золоту делать? Может беляки его ещё куда-то увезли! В Сибири места много!
Комиссар тяжело вздохнул.
– А вот допросим с пристрастием твоих односельчан, и они всё расскажут. Кстати, я это поручаю тебе.
Венгеров замер. Отказаться – значит, комиссар усомниться в его преданности революции. А согласится – предаст дружбу Хлюста и те юные годы, когда они любили Дарью Мартынову.
Венгеров нервно засопел.
– Так точно, товарищ комиссар, допрошу…
– И допрашивай с пристрастием, иначе пришлют комиссара Голикова. Знаешь такого?
– Слыхал… Говорят, не дай бог с ним встретиться.
Хлыщёв усмехнулся.
– Не дай бог?! Это не те слова, командир! Голиков – хуже лютого зверя. Он деревни с людьми сжигал!
…Отец и сын Хлюстовские были заперты в своём же сарае, подле двери стоял часовой партизан.
– Открывай! – приказал Венгеров и вошёл в сарай.
Отец и сын сидели на табуретах друг напротив друга. Они бросили на вошедшего Михаила неприязненный взор. Тот же чувствовал себя неловко.
Венгеров откашлялся.
– Руководство в Омске считает, что вы знаете о колчаковском золоте…
Николай и отец переглянулись, по себя решив, что настучал явно кто-то из односельчан. Увы, шила в мешке не утаишь.
– Ничего не знаем, – спокойно ответил Николай.
Михаил взял старый колченогий табурет и подсел к Хлюстам.
– Вам лучше мне всё рассказать. Иначе будете иметь дело с Хлыщёвым. А тот и пытками не брезгует. Подумай, – обратился он к Николаю, – отец не выдержит…
Станислав зыркнул на Венгерова.
– А я тебе когда-то обувку дарил… Знал бы тогда, что пытками мне угрожать станешь, лучше б в помойную яму снёс…
Венгеров насупился.
– Значит, ничего не скажите про обоз?
– Нет, потому как не ведаем: о чём говоришь… – спокойно ответил Николай. – Не сомневаюсь, что твой комиссар пустит нас в расход. Уж пятерых из нашего села порешил ни за что! Говорят, даже батюшку Александра избил! Кому ты служишь, Мишка?
Венгеров озлобился.