Старовский раскоп

Огеньская Александра

Не то, чтобы Наташа Свердлова завидовала…В конце концов, подруги с детства, и Аля никогда в помощи не отказывала… Но когда на экзамене Альке выставляют "отлично", а сдающей следом Наташе "хорошо", а то и "удовлетворительно" — а ведь вместе учили, по одному конспекту! — обидно до слёз. Или вот на работе нынешней — опять же вместе устраивались, Алю без разговоров взяли, а Наташе начала отказали, а потом только, на следующий день перезвонили с сакраментальным "мы подумали — вы нам подходите". А всё почему? Нравиться умеет. С первого взгляда.

Нет, ладно, если честно, то иногда завидовала. На

работе, на учебе… Но никогда — в личной жизни. Вот там у Альки не клеится, начинаешь понимать, что есть в этом мире справедливость. Как-то не идут у Али ни одни отношения дальше стадии дружеских. Западают на неё многие, это да. Но как западают, так и отпадают через пару месяцев пустых ухаживаний. Становятся, значит, боевыми товарищами. Насчет этого всего Натка не без некоторой доли удовлетворения — старательно подавляемого, разумеется, чуть стыдного — думала, что хоть в чем-то перещеголяла отличницу Альку. Вот у Натки мужиков всегда было, как она всегда цинично-самодовольно в задушевных беседах с подружками говорила, "тыща штук без НДС". А Алька по жизни одинокая, как незнамо кто. Оттого и на работе по четыре часа сверхурочно сидит — дома-то не ждет никто.

И вот, наконец, вроде как свершилось. Вроде как приехал к ней в гости Колька, который к ней неровно дышит с самого первого курса. На вид не ахти какой, но мужик же…

В четверг это было, а в пятницу она не пришла на работу. Ну, думала, дорвалась до мужика, загуляла. Но потом она не отвечала на телефонные звонки весь вечер пятницы и в субботу. Но с ней такое и раньше бывало — забудет зарядить аккумулятор телефона, все выходные молчок. В воскресенье не открыла дверь, хоть Натка и трезвонила с полчаса. Тогда Ната всерьез заволновалась.

А в понедельник вечером позвонили из уголовного розыска. Сказали, Аля пропала. Задавали всякие разные вопросы. Вечером алинину фотографию показали по местному каналу в промежутке между новостями культуры и репортажем про задранного каким-то неизвестным зверем парня. Тоже ужастик, среди ночи на окраине города задрали. Собаки, наверно. Они зимой собираются в стаи и даже на прохожих нападают. Хотя в репортаже сказали, что не волк и не собака точно…

Но про Альку страшней. Вдруг какой-то маньяк? А Алька всё-таки подруга…

13 января 1870 года. Каторга "Старое".

Собаки выли.

Выл ветер в щелях.

Скрипели нары. Ворочались на них во сне люди. Корявые, злые, смирные люди. Дух по казарме стоял тяжелый, сальный от сотни немытых тел и дрянных свечей. Дрянным людям дрянные свечи.

Ванька-Сухарник (1*) храпел, блажной. Во сне мычал жалостно шпанок(2*) Даниил. Свечи в дальнем конце казармы чадили и шипели. Дергался кто-то — звякали кандалы.

На наказание сегодня водили Федьку-Шныря(3*), теперь он бредил каким-то прошлым своим, бормотал: " Я тттяяяя ща, я т-тя…" И так бесконечно.

Скрипнула дверь — событие фантастическое. На ночь запирают казарму и не отпирают, хоть все сто шесть человек злой смертью помри. Конвойный зашёл, пронёс свечу, раскидывая чад теней по потолку и углам. Против некоторых нар замирал, вглядывался в спящего или только притворяющегося спящим

арестанта. Против одних застыл надолго, потом, не заботясь понизить голос, окликнул:

— Косой! А ну подымайся, Косой! Начальство за тобой!

Косой дернулся спросонок, едва не огрел конвойного кулаком, да опамятовался. Испуганно зыркнул, но не спросил ничего. Натянул только ушанку, а спал из-за холода все равно в верхнем. Зло ткнутый в плечо, засеменил к двери.

Цепные псы примолкли, за дверями было очень тихо.

На дворе ждали еще двое. Эти двое были черны, лиц не видно. Даже светильника никакого с собой не взяли, словно бы кошки — в темноте видят. Без лишних слов повели — через весь двор в сторону кухонь. Стукнуло сердце — в сторону ворот ведь ведут, к свободе. Потом в страхе затряслось: "Куда ведут-то, чертяки?!" Мимо частокола палей(3*), мимо амбаров и сараев, к воротам через вал. Нутром чуял Косой, что не к добру. А спросить не мог, отнялся словно бы язык. Только кандалы нераскованные звенят и снег хрустит. Давно мечталось небо ночное, звездочки хоть одним глазком увидать — забылось и про звезды.

Остановились у реки. Река совсем застыла, отсвечивала белым. Один из сопровождающих обернулся к конвойному, кивнул:

— Ступай! Сами дальше.

По голосу узнал Косой майора, падлу. Нехристь, стольких уже в могилу свёл, не счесть. Совсем страшно стало и знобко.

— Господин майор, по что…

Тот только сплюнул:

— Молчи, отребье.

И до того жутко сделалось Косому, аж ноги подкашиваются.

Второй что-то шепнул, дернул куда-то, толкнул на землю. Косой и понять не успел. Вспыхнуло ярко, заверщало, завертелось! Кольнуло под ребра… В меркнущем свете успел Косой разглядеть одну крупную звезду и глаза нехристи-майора — действительно кошачьи, желтые.

1* — Сухарник — выполняющий чужую работу.

2* — шпанок — простой мужик, крестьянин, осужденный на небольшой срок за незначительное преступление.

3* — шнырь — берущий на себя чужое преступление за вознаграждение

4* — высокий деревянный столб.

Глава 6.

Очнулась от скрипа.

Тоненький, навязчивый скрип резанул по напряженному слуху и выдернул из странного сомнамбулического отупения, в котором пребывала невесть сколько уже. Ощущение — как после затяжной болезни. Последние дни — как в тумане. Этот мужчина, Ёж, свечки… Что-то еще, совсем уж смутное. Теперь и не вспомнишь.

Но сразу поняла — что бы там ни было, уже закончилось. В голове прояснилось, в теле — легкость, хоть сейчас подымайся и беги стометровку. Темно, потому что или свечи кончились, или были потушены. Странно, но виделось всё прекрасно. Темные разводы на потолке, стол, слабо отсвечивающий белым, тоненькие лучики от щелей в ставнях. Алые угольки в печке. Сильно пахнет парафином и плесенью.

Странно, но привязана. Веревкой к изголовью койки. Избавиться, впрочем, от скользкого шнура проблем не составило. Подцепила зубами и разом ослабила узел. Определенно, не помнила, кто и когда прикрутил к кровати. Память вообще как-то кусками — что Ёж про призраки рассказывал, помнила, как он кашлял и ругался — тоже, а вот зачем привязана — нет.