Старовский раскоп
Шрифт:
Сердце глухо стукнуло и упало куда-то вниз. Тяжесть неимоверная. Лицо у папы стало каменное.
— Повтори, что ты сказала, Катя.
— Андрей не от тебя, а от Женьки. Стала бы я рожать ребенка от такого урода, как ты? Так что он только мой, ты на него никаких прав не имеешь. А квартиру в задницу себе запихни, папик, — прошипела мать.
Дальше что-то снова шумело, кричали и хлопали оконными рамами, только Андрей не слушал. Он убежал к себе в комнату, рухнул на кровать, спрятался в ворох подушек и так замер. Ни пошевелиться, ни даже всхлипнуть сил не было. Лежал так долго без единой мысли. Потом пришла двоюродная сестренка
А потом отец вдруг как зарычит да как долбанет — крепким кулаком по деревянному столу! Бум! Бууууууум!
Андрей аж подскочил на койке, та противно спружинила. Сообразил — сон. На остальное соображения уже не доставало.
— А?! Черт! Apage, bestia!
…Вонючий мышиный помет по углам. Огонек. Шуршание в подполе, но не мышь. Тянет снизу гнилью. Холодно. Грязные лапы, пыльные. Голодная. Веревка жжется и колется. Человек. Всё из-за человека. За стеной шумят деревья. Кричит филин. Охота зовет.
Серые тени бегут по полу как мыши. Серые-серые и еще серые-желтые. И трещит огонек. Снаружи идет снег. Опять. Он холодный и липнет к лапам. Человек Еж лапы связал. Веревка колется. Разгрызть. Человек смотрит и что-то говорит, чего я не понимаю. Ненавижу. Рычу. Он вкусный. Но далеко. И опасный. Боюсь. Снова рычу.
Веревка на вкус горячая. На запах — мертвая уже давно. Болят губы. Человек злится, хоть и не рычит, но скалится и пинает под ребра. Показываю ему, что подчиняюсь, что он главный. Он еще отвернется. Самец…
Дверь. Её открыть, пока лапы удобные, а потом уже в нормальном виде убежать. И больше сюда не возвращаться.
Снова рычу. Еж сидит и на меня таращится. Он по-прежнему пахнет больным и прелым теплом, и он устал. Нужно только терпеливо ждать, тогда самец уйдет спать. Снаружи уже почти светло, время ночной охоты на исходе. Смотрю на него, жду. Потом притворяюсь, что хочу спать. При враге опасно, но закрываю глаза. "Сплю".
Человек расслабляется, начинает дышать ровнее и глубже, потом скрипит кровать. Для верности жду. Торопливо грызу веревку. Слишком долго. Рву ее и терзаю. Она глубоко врезается в кожу, больно. Внезапно шипит и распускается на кольца. Падает. Бегу к двери, пока человек не проснулся. Я хочу есть! Я хочу на свободу!
И тут проклятые лапы сводит судорогой. Она роняют меня на пол, мне целый миг больно, как если бы шкуру сдирали. А потом лапы снова нормальные, только потолок стал выше и до засова едва дотянешься. Порвала б в клочья! Кого, не знаю. Но скорей, скорей! И бьюсь о дверь, может, поддастся. На улице уже светло, прохрустел снегом сохатый. Скорее!
Еж проснулся. Закричал. Зарычала. Хотела припугнуть. Зарычала в ответ. Оскалилась. Но…
Apage, bestia!
И снова судорога. Колотит.
Содрали шкуру! Опять голая, беспомощная, с глупыми неудобными… Как же…
Apage, bestia!
Сводит лапы! Сводит, как если бы…
Apage, bestia!
Рычу! Кричу! Содрали! Ненавижу! Как же бо…
Apage, bestia!
А-ах…
Apage, bestia!
Ненавистный са…
Apage, bestia!
А-ах.
Уже не кричу и не рычу. Только лежу и скулю. Я больше не могу. Смотрю на ненавистного человека. Жду, когда уже убьет. А он не торопится. Я прячу неудобную морду в неправильные лапы. Шаги. Вздрагиваю, когда он наклоняется и теребит шкуру. Что-то рыкает, я не выдерживаю. Вцепляюсь ему в руку до крови, до вкусного горячего на языке, очень хочу есть… опять до судороги…
Apage, bestia!
Вою. Задыхаюсь. Захлебываюсь воздухом и слезами. Как же больно. Аж темнеет вокруг, холодно, мамочка, холодно… И есть хочется до смерти… Он шипит, несильно бьет меня по морде, крепко перетягивает мне лапы за спиной проклятой веревкой и тащит на койку. Опять не убивает. Я жду… Мне страшно.
***
Успел в последний момент. Трансформации у нее просто молниеносные. На полушаге — рраз! — и она уже кошка. А у Андрея со сна простая формула никак не ложилась на язык, сосредоточиться и собрать силы не удавалось. Через мгновение она снова вдруг женщина, стонет от боли, с тем же стоном — черная кошка. И формула, и женщина, и кошка, и формула — замкнутый круг. Начал выдыхаться уже на третьем выверте. А она воет — и обратно. Плачет, бьется в судорогах, снова подвывает — и обратно! И всё вместе больше напоминало пытку, но сделать Андрей всё равно ничего не мог, он начинал понимать инквизиторов, которые сутки напролет боролись с "гримасами дьявола" на лицах своих "клиентов". Руки тряслись. Ощущал себя палачом, впервые вышедшим на эшафот убивать.
Она дышала рвано, вся тряслась, как в припадке, клекот из ее то человечьего, то звериного горла казался совсем умирающим, агонизирующим. У Андрея в голове мутилось, темнело в глазах, пол под ногами раскачивался, как дно утлой лодчонки. Тут был только один вопрос — кто выдохнется первым?
Оборотень сдалась на десятом выверте. В какой-то момент бросил формулу, а она ушла "в молоко".
На полу лежала девчонка — молоденькая, худая, измученная до предела, отчаянно всхлипывающая. А потом затихла и вроде даже не дышит. И жаль ее было до того, что, хоть и опасно — подошел и потрогал, живая хоть? В полуобмороке, кажется. И, конечно, укусила. Кровь ненадолго привела ее в подобие сознания. Голодная она, вот что. Организм требует пищи. Единственный способ ее получения — охота. Каскадные трансформации.
А Андрей тоже хотел есть. И еще — упасть и лежать, не шевелиться. Но он связал оборотнице руки и притащил ту на кровать. На полу ей холодно. Женщина всё-таки. Глаза у нее уже не кошачьи, опять женские. Напуганные смертельно. Маленькая голодная кошка перед диким псом.
— Слушай… ты меня извини, ладно? А впрочем…
Подумал и прикрыл оборотня какой-то старой телогрейкой. Когда подходил к кровати — в испуге съежилась, вжалась в кровать, сделавшись еще меньше.
— Знаешь что? Будем дальше разговаривать. Обо всем. Пока не договоримся до чего-нибудь. Хочешь, о себе расскажу? Или вообще? Или давай о тебе?
Вздохнул.
— Глупо, да. Знаю. Но вдруг получится? Вдруг у тебя мозги на место встанут?
Подкинул поленце в печку и то придавило, было, высокие языки пламени, но потом утонуло в них и тоже засветилось изнутри — розово и тепло. Подумал и затушил свечу. Нужно будет всё же насмелиться и хотя бы один ставень снять. Не сидеть же в потемках. А сидеть — неделю. Или больше. Поскольку после дестка формул на пустой желудок и больную голову восстанавливать силы дело хлопотное и длительное.