Старовский раскоп
Шрифт:
— Не будет нам покоя, пока кто-нибудь кого-нибудь не пеегрызет. Совсем…
В половине шестого совсем еще темно.
И премерзко, надо сказать, в половине шестого утра в декабре. Город молчит, молчит квартира, только за стенкой изредка всхрапывает отец. Для того, чем намеревался сейчас заняться Андрей — само то, но слишком уж темно и одиноко.
Ничего.
В сейфе, с маленьком ящичке — всё необходимое. Белый порошочек, наверняка заинтересовавший бы соответствующие органы охраны общественного порядка. И очень может статься, что интерес был бы не совсем праздный.
Белая фарфоровая пиала прямо на грязноватом ковре.
Флакон непрозрачного стекла. Едкий запашок. Порошочек в пиале шипит, раскисая в струйке из флакона.
Одна свеча, но толстая. Пламя на ней скачет зеленое, источает сладковатый дурман. Свечка заинтересовала бы стражей правопорядка не меньше порошочка…
В пиале уже коричневая густая бурда.
И последнее — массивные бусины на шнурке. Их тоже на ковер. Их мы сейчас будем "пить". Нам сегодня понадобятся все силы — и свои, и заемные.
В пиале бурда всё густеет и наливается цветом. Она, кстати, так и называется — "смолка", потому что густая, липкая, с резким хвойным запахом… Пока не превратилась в коричневый янтарь, вливаем в глотку. По глотке течет, отдавая горечью. В желудок опадает с протестами, но протесты давим к чертовой матери.
Почти сразу действует.
Сладкий дурман увивается арабской вязью. Весело перемигиваются бирюзовые шарики на шнурке. В них бурлит Сила, пей, пока не перелилась через край.
Бежит по пальцам. Язычки энергии ластятся к теплу человека. Они соскучились. Они очень давно сидят в холодном пыльном камне. Они еще помнят, как их толкали в этот камень, и помнят человека, который так их обидел. У этого человека теплые руки, жидкая бороденка и прячущаяся в ней усмешка. Теперь уже не узнать, кем этот человек был. Сейчас умирает последний клочок памяти о нем. Если придется самому наполнять бусы снова, то помнить они будут уже совсем о другом человеке…
Язычки подымаются к локтю. Там увиваются змеями, начинают покусывать и покалывать… У плеча наливаются полновесной тяжестью. На шее смыкаются пастью. Страшно подумать, что будет…
В висках отдается такой оглушительной болью, что…
Минут пять хватал воздух ртом как рыба на бережке. Крепкий непорядок, отец прав. Простая попытка подпитаться энергией отдалась таким откатом. Может, хоть сколько-то осело?
В полудурмане смолки сам на себя глянул Поверху. Тощая сеть горела слабо, местами превратившись в намек на самое себя, местами вообще прохудилась. Прав отец, сидеть в углу и не рыпаться. К пани Лизе сходить.
Еще раз огляделся. Ловить тут нечего. Никаких геройских подвигов. Но на три — четыре "прыжка" хватит? Нет, увы.
Дури еще достаточно. Смолки этой… Если подкинуть еще чуток, может, получится?
Если не получится, то что? Появятся еще несколько дырок в сетке ауры? Но не смертельно же? Хоть и больно?
Нет, не смертельно.
В пиале снова бурлило. И вились струйки дыма свечи.
И новый язычкок беспрепятственно тек по рукам до локтей, мягким котом расплывался на плече, а оттуда…
И спать-спать-спать… Часов пять. Но на прыжки теперь точно наберется.
…Ночь. Серые тени. Серые — фиолетовые и серые — синие, как на подоконнике. Но сейчас нет подоконника, а только снег под лапами. Зачем мы здесь? И зачем — петли следов?… Гуляй… пока можно… Рядом приплясывает черное пятно. Пятно большое, усатое и хвостатое. У нас есть часа четыре для охоты, а потом будет утро… А потом… Я понимаю… Да… Я согласна… Тогда беги… И под лапами — разлеты льдинок. И сладкий, теплый след зайца. Какого лешего заяц среди ночи? Но запах у него молочный, зовущий… И бежать, бежать…
— Андрей, я домой. Буду к вечеру. Если что-то нужно — звони.
— А? Да, понятно… скажи время…
— Половина одиннадцатого. Завтрак на столе.
— Нормально. Спасибо.
— Я пошёл.
…Слишком быстро. Дымящийся горячей кровью заяц в ночи — и его слабеющие трепыхания, его уютный мех, его тоненькие косточки… Луны не было, ее затянуло седыми потрохами облаков. Колется снежок, подушечки лап отмерзают. Сейчас хорошо бы в тепло, под бок к уютной печке, и чтобы кто-нибудь почесал между лопатками. Но рядом — он. Смотрит. Мы понимаем друг друга. Я помню. Я знаю. Я не хочу… Но не нужно снова. Не нужно-не нужно-не нужно!… Снова тени. Луны нет…
Из сна вышвырнуло пинком. Показалось, надвинулись со всех сторон черные хвостатые твари с алыми глазами…
Оказалось, телефон.
— Андрей?
— Да… — со сна не сразу сообразил, что это опальный координатор.
— Ты спал, что ли? — подозрительно прислушивается. — Ладно, не важно. Забыл предупредить — будь осторожен. Сейчас на улицах куча волков. Не напорись.
— А, хорошо. Это всё?
— И обязательно носи защитку.
— Да. Слушайте… — мысли оплывали свечным воском, — а можно в обряде исцеления обойтись без человеческой жертвы?
— Нет.
— То есть, если я остановлю обряд, то мальчик погибнет?
— Не сразу. Где-то до середины лета еще протянет. Там можно будет устроить второй обряд, уже без твоей Алины.
Целых полминуты осмысления.
— Тогда какая вам разница, если человек погибнет всё равно? Зачем вы взялись мне помогать?
— Не ломай над этим голову. Есть причины. Так что просто радуйся.
В трубке щелкнуло и замолчало.
Со стоном сел.
На часах — половина восьмого. Само то. Перекусить и идти. Пора уже, пора… У нас есть… да, точно. Сил у нас есть приблизительно четыре прыжка. А, возможно, даже на пять. На очереди — оружейная лавка пана Выховского.
***
— Алексей? Алло? Алексей, это Игорь Семенович Илейвссон… Иванов… узнали?
В трубке задумчиво-изумленный вздох:
— О… Отче, вы?
— Всё издеваетесь?
— А чего мне не издеваться? Катавасия-то продолжается. Про вас не слышно, а мы всё собачимся…
— Надоело?
— Теперь издеваетесь вы.
— Не без этого. Но давайте по существу. Сегодня в половине второго ночи. Святилище Саат. Будет очень интересно.
— Интерес какого рода?