Старший брат царя. Книги 3 и 4
Шрифт:
Время шло. Демьян не советовал Климу возвращаться в Уводье, раз поп предупредил. Неждан вызвался и сходил за «Травником».
Пришёл Сургун и принёс свежего, духовитого мёда.
Тарас, видя, что Демьян оживает, начал собираться в поездку по ватагам. Фокей был в дружине Кудеяра, но тут он обратился с просьбой: теперь он заикался меньше — только на первых звуках:
— Ат-таман, да-азвволь остаться.
— Остаться?! Зачем?
— Не покину его.
— Кого?
— К-как к-кого? Климентия.
— Зачем ты ему нужен? У него кругом друзья.
— И-и-и
Впервые Фокей проявил небывалую твёрдость. Отговаривали его и Неждан, и сам Клим, а он твердил одно:
— Не-е, всё е-е-едино пойду. С-сзади п-побегу.
Все сдались. Неждан тоже начал помаленьку собираться. Он знал, что Клим по пути к Белому озеру хочет зайти в Москву. Они решили, что безопаснее всего идти нищими. Неждан ловко разыгрывал немощного старичка, а Климу притворяться не требовалось. Теперь к ним прибавлялся Фокей. Неждан достал ему нищенскую одёжку. Рубище никак не подходило здоровому кудрявому красавцу. Одели его, и все рассмеялись. Неждан громче всех:
— Из тебя нищий, Фокей, как из лыка тяж. Не быть тебе нищим! Слушай, Клим, давай его сделаем приказчиком. У меня во Владимире есть дьяк, он ему вид выправит. Купим ему подводу, а то и две, товара нагрузим. И повезёт он нас Христа ради в Москву. А?
— Ты ж хотел через Переяславль-Залесский идти. Тут ближе.
— Да, через Владимир подальше, но дорога потише, и опять же на лошади. А за Переяславлем дорога, говорят, стала дюже людной. Иван принялся Александровскую слободу укреплять.
Долго уговаривать Клима не пришлось, согласился:
— А товаром кожи возьмём. У меня в Москве знакомый кожемяка есть.
— Дух тяжёлый от кожи. Ну, ничего, выдюжим.
Демьян чувствовал себя всё лучше и лучше. Опираясь на плечо Клима, пробовал гулять во лесу. Уж ягодки спелые начал есть. Лицом посветлел и всему радовался.
А на Ильин день, что двадцатого июля, лёг он спать и не проснулся.
...На третий день состоялись первые поминки... В этот же день с малой дружиной уехал Тарас. В другую сторону ушёл бортничать Сургун...
Юрша, назвавшись Климом, думал, что с прошлым покончено навсегда. И вот прошло пять лет, а сердце вновь сжимает тоска, когда пришлось расставаться со спутниками. На этот раз Клим был твёрдо уверен, что никогда не увидит больше Сургуна, этого вечного старика, пропахшего воском и мёдом. Больше он не принесёт известий из Суздаля, и всё будет забыто.
А о Кудеяре, наверное, услышит либо песню, либо сказку. Скорей всего, не о Тарасе, а о князе Юрии, тут больше интересного для сказки.
Прощаясь, Тарас крепко обнял Клима и сказал:
— Хоть и берут меня сомнения, но всё ж, наверное, ты прав, Клим. Приду когда-нибудь на Белое озеро, всё расскажу.
— А как найдёшь? Там дебри ведь.
— Слухом земля полнится. А в дебрях ты не будешь жить, ты, Климентий, людей сильно любишь, и они тебя, к тебе тянутся. Ну, прощай! Не поминай лихом!
А на следующее утро, на Бориса и Глеба, что 24 июля, ушли на Владимир двое нищих и купеческий приказчик с ними.
17
От
Купеческий приказчик Фокей имел две подводы, первой правил сам, второй — Христа ради убогий Клим. Старец седенький, странник Неждан, присаживался чаще к Фокею, учил его уму-разуму. Казалось бы, приказчиком быть — велика ли хитрость, однако ж поучиться было чему. Учил Неждан Фокея, когда шкуры закупали во Владимире, учил и на пути, когда в сёлах останавливались кормить лошадей. Направлялись они в лавку иль лабаз придорожный, покупал Фокей меру овса, тулуп выбирал, они летом дешёвыми были, или ещё чего, Неждан находился рядом, но в торг не вмешивался. Потом объяснял Фокею, где тот маху дал, какой приказчик в чём ловкость проявил, а какой к делу не пригоден. Так они ещё дюжину пудов шкур закупили, с десяток тулупов по дешёвке — должна же быть прибыль от учёбы.
Другая большая забота у Неждана была, это история жизни Фокея. Приказчик обязан быть во всём надёжным человеком, тогда хозяин станет доверять ему. Потому Фокею много раз пришлось повторять, кто он и откуда, и отвечать на вопросы, другой раз с хитростью заданные. Родился он в станице Строеве, что на Воронеже-реке. Отец — казак, погиб лет десять тому назад; жил у деда. Подростком к вольному атаману пристал. Может, на беду, может, на счастье — заболел, бросил его атаман на заимке. Нашёл его и выходил лекарь Клим Акимов, от лихих людей оградил, торговому делу учился у Владимирского купца, умер он ныне. Клим направил его в Москву к другому знакомому купцу. О Владимирском купце в приказчиковой грамоте указано.
Последнюю ночь провели на погосте близ деревни Купавны. Утром запрягли лошадей, Фокей удивился:
— Че-евой-то обозники не т-торопятся в-выезжать? Всегда п-первыми норовили.
— Тут верстах в десяти, на реке Пахре, мытная изба. К первым подводам больше придираются. Приготовь по копейке за подводу, а то и по две. Да помни, какой груз шкур на каждом возу. Могут спросить, сколько тулупов и седел везёшь. Не забыл?
— Не-е. Сказать?
— Потом. За этот товар отдельно денежку приготовь. Ошибиться не моги. Первые подводы могут проверить. Найдут лишку — быть беде. Ну, чего ждать, трогай.
С луга выехали на накатанную, пыльную дорогу, следом потянулись и другие обозники. Ещё как следует не рассвело, на той половине неба, под которую уходила дорога, ещё горели крупные звёзды, а позади за лесом разгоралась заря.
— Быть нынче яркому дню, — сказал Неждан, садясь рядом с Климом на край телеги. — Вот вёрст пять с тобой проеду и уйду, не с руки мне часто мытникам глаза мозолить... А Фокей смышлёный парень, к делу тянется, по торговой части у него получается. Только вот о себе говорить тушуется — чего-то сбивается, заикаться начинает сверх меры.