Старший брат
Шрифт:
– Ну, как, как это объяснить? – поражалась бабушка.
– Ведь это и Витюшина была любимая вещь!
И надолго замолкала, вспоминая деда.
– Вы понимаете, что я обязан сообщить в милицию? – Врач оказался почти моим ровесником. – Я обязан…
– Ты моего братишку на ноги поставить обязан. С остальным я сам всё решу.
Небо за окном провисло чуть не до самой земли. Тяжкие тучи волоклись, цепляя брюхом за верхушки деревьев.
Неожиданно по ноге легко хлопнули. Прямо по ране. Я едва сдержался
– Вижу, что разобрался. – Хирург недобро сощурился. – Сильно?
– Да нет… так… чтобы думали в другой раз…
– Балда! Я спрашиваю – тебя сильно зацепили?
Я пожал плечами:
– Нормально. Заживёт.
– Штаны снимай. – Он уже мыл руки. – Снимай-снимай, я посмотрю.
В первый свой школьный день Никитка пришёл в слезах:
– Мне сказали, что я не твой брат! Я тебе не родной!
«Суки». Нашёлся же доброхот. «Узнаю, кто натрепал, убью!»
Пришлось прижать его к себе:
– Ну, что ты… самый родной. – Я сидел перед ним на корточках и вытирал зарёванную мордочку. – Ты ж мой братка. Самый родной и любимый.
Никитка кинулся мне на шею:
– Лёшенька, я тебя люблю!
– И я тебя, родной. – Я гладил узкую спинку. – И я тебя.
Анестезия была качественной. Девять швов, а я почти ничего не почувствовал. Только повело маленько, когда со стола слезал. Врач, кстати, тоже оказавшийся Лёхой, шутливо треснул меня по загривку:
– Герой! Думать же надо! А если б инфекция?
– Я коньяком…
– Оно и видно, что за тебя коньяк думал. – Он осторожно вёл меня по коридору к своему кабинетику.
Помог лечь, стянул кроссовки, укрыл каким-то стареньким одеялом.
– Лежи. Сейчас наркоз отходить начнёт. Отлежишься, пойдёшь.
Лёха мотался по всему отделению, писал какие-то бесконечные назначения. Дождь мерно барабанил по подоконнику. Я уже почти уснул, когда меня потрясли за плечо:
– Ты как?
– Пойдёт.
– Было больно.
– Ясно. Чаю хошь?
– Угу.
Щёлкнула кнопка закипевшего чайника. Лёха сходил куда-то и принёс тонко порезанный лимон, пачку печенья. Выставил на тумбочку сахар в кофейной банке, поставил щербатую кружку:
– Угощайся.
Беда пришла спустя два года, откуда не ждали. В то солнечное воскресное утро в наш дом постучали. На пороге стояла она – Лариска. Слегка располневшая, но всё такая же красивая.
– Я приехала за сыном, - коротко сообщила она.
И начались для нас хождения по мукам. Суд, потом второй, третий… комиссия за комиссией. Дед, царствие небесное, забирая ребёнка и не подумал о том, чтобы взять у стервы письменный отказ от ребёнка. Самое интересное, что когда дед оформлял малька на своё имя, ни одна собака в ЗАГСе и не подумала сказать ему о том, что нужен этот самый отказ.
Лариска жадно перебирала Никиткины шмотки – на нас, детях никогда не экономили, у нас всегда было всё самое модное
– Если бы мальчику было десять лет, - объясняла мне судья, - мы могли бы его самого спросить, с кем он хочет жить. А так – все права на стороне матери.
– Жестоко ты… - Лёха пристально смотрел на меня поверх стакана с чаем. – Перебор.
– А…!
– У меня сорвался голос на хрип. – А вчетвером мальчишку насиловать не перебор?! Ты… видел, что с ним… Ты видел?!
Врач поморщился:
– Не кричи. Я видел. Я его оперировал. И двух из тех, что вчера привезли, тоже я шил.
– Когда звонить будешь?
– Куда? – Лёша искренне удивился.
– В ментовку, куда ж ещё…
– Никуда я не буду звонить. Вот оклемаешься и пойдёшь. Домой пойдёшь, мститель хренов.
Это оказалось настоящей трагедией. Никита рвался из рук Лариски, кричал, плакал, цеплялся за меня и мою маму.
– Лёшенька! Лёшенька! Леший! Не отдавай меня!
Я рвался ему навстречу, но меня крепко держал наш участковый дядя Толя.
– Ну, Лёх… Ну, ты чё…
Наконец, Никиту запихнули в такси. Машина резко рванула с места.
Напряжение всех тревожных дней и такое тяжёлое расставание с Никитой закончилось для бабушки инфарктом. Мы уже и не надеялись, что она выйдет из больницы. Я часто мотался в областную кардиологию. Она плакала и гладила меня по щеке:
– Ты уж прости меня… прости дуру старую.
Но, слава Богу, бабушка выжила.
– Послушай, если тебе деньги…
– Пошёл ты! – Лёха оскоблено отвернулся. Потом снова посмотрел в упор. – Ну, почему вы все считаете, что всё в мире можно купить?
– Кто - все? – Я начал злиться. – Мы – это кто?
– Вы – немигающий взгляд в упор, - быки богатенькие. Думаете, что всё вам можно! Что вы всё купите, что всё продаётся! – Он устало опустил плечи. – Ладно… ты всё равно не поймёшь…
– А ты мне объясни…
О Никите в доме говорили редко. Я сходил с ума. Почему Лариска появилась только через девять лет? Зачем ей Китка? Для чего он ей? Где он? Что с ним? Она же не знает, что у него слабые лёгкие, что ему нельзя простывать. А если он заболеет? Кто будет его выхаживать?
Я едва не завалил очередную сессию. Отправленное Лариске в Дмитров письмо вернулось с припиской: «Адресат выбыл». И от самого Никитки – никаких вестей.
Я почти отчаялся…
– Динь, мне деньги нужны.
– Сколько?
– Не знаю… тыщ десять-пятнадцать.
В трубке тяжело вздохнули:
– Ещё что?
– Всё пока. Так привезёшь?
– Куда и когда?
– Можно прям сейчас. Вторая травматология.
Трубка запикала. Нога болела нестерпимо.
<