Старший оборотень по особо важным делам
Шрифт:
Две пули чиркнули по стенам, третья зацепила в плечо Серегина, но он продолжил бежать, только оставил попытки достать оружие.
Федоров сумел вытащить пистолет, но в ту же секунду пуля попала ему под лопатку. Его толкнуло вперед и направо, к стене. Слабеющими ногами он пробежал пару метров, прежде чем еще две пули ударили в его обтянутую бежевым плащом спину, и он полетел на пол.
Теперь Пассажир сконцентрировался на Паше, а Водитель целился в Серегина.
Промахов не было.
Паше попало в бедро и в плечо. Менее крепкий человек уже упал бы, но Арнаутов-младший,
Выстрел Водителя поразил Серегина в поясницу, у позвоночника. Он упал на колени, покачнулся. Прежде, чем он завалился вперед, пуля попала в затылок, пронзила мозг и ушла, раздробив нижнюю челюсть... Он был мертв раньше, чем коснулся лицом бетонного пола.
Паше оставалось пробежать не больше двух метров, когда Пассажир попал ему в спину.
О том, чтобы укрыться за выступом и открыть ответный огонь, думать было нечего. Все, приехали.
Удар тупой «макаровской» пули выбил последние силы. Перед глазами стемнело, дыхание кончилось. Свой пистолет в руке тянул к полу, как якорь. Не чувствуя ног, Паша сделал несколько шагов, каждое мгновение ожидая еще одного, теперь уже последнего, выстрела.
Спасительный выступ был далеко, бесконечно далеко... Но гораздо ближе было окно.
Какой этаж? Третий старого фонда?
А какая разница, который этаж?
Еще шаг, еще...
Пассажир выстрелил – и первый раз промахнулся.
Вытянув перед собой слабые руки, Паша разбил стекло, перевалился через подоконник и упал.
Когда Пассажир и Водитель, по пути сделав контрольные выстрелы в Федорова и Серегина, подбежали к окну, Арнаутов-младший лежал на асфальте в такой позе, которая не оставляла сомнений в смертельном исходе.
Скрябин пробыл в больнице совсем недолго.
Соловьев выкурил сигарету, посидел, слушая радио, и хотел закурить еще одну, когда Стас вернулся в машину. Лицо у него было таким, что смотреть больно.
– Как? – спросил Соловьев тихо.
– Плохо... – Стас сел за руль.
– Останься здесь. Я справлюсь.
– Она в реанимации, туда все равно не пускают. Поехали, один я просто сдохну.
– Ну, тогда на Черняховку. Заберем Ромкину машину.
Ехали долго. То пробки, то еще что-то. Как будто что-то их не пускало в старый двор около Лиговки. И двор этот долго не могли отыскать. Крутились между домами, утыкались носом в выставленные жильцами самодельные заграждения на дорожках, пятились задом из тупиков. Сергей удивлялся: был уверен, что хорошо знает эти места, а тут, оказывается, столько всего неизвестного.
И «Альфа-ромео» куда-то пропала. То ли Шилов неправильно объяснил, где оставил ее, то ли просто мистика какая-то начинается. Ну, не угнали же ее, в самом деле, из-под носа «наружки»!
Не угнали, вот она. Стоит, гордая и одинокая, в центре двора. И чего ее так долго искали? Вон арка на Лиговку, вон выезд на Черняховского. Чего крутились, где ездили...
Так, как она внешне? Колеса, зеркала, стекла на месте. Как и следовало ожидать. Упустив хозяина машины, «наружка» теперь глаз не смыкает вокруг его тачки. Не только все люди, но и, наверное, даже собаки, которые мимо нее пробегали, самым тщательным образом зафиксированы и проверены на предмет возможной связи с объектом.
– Ну, я пошел, – сказал Серега, подбрасывая на ладони ключи от машины...
Благополучно забрав на заправке ключи от квартиры Сереги, Шилов немного покрутился по городу, проверяя, не прицепился ли хвост. Мало ли, «наружка» заметила, что ребята что-то оставили в ящике, и решила проконтролировать, кому предназначена эта посылка. Но хвоста не было, и Роман приехал к дому Соловьева. На всякий случай машину оставил подальше, и последний отрезок пути проделал пешком.
На душе было как-то муторно.
Синдром подпольщика, которому всюду мерещатся враги и засады? Или ощущение допущенной ошибки?
Если ошибка, то в чем? Не надо было назначать эту встречу?
Нет, что-то другое.
По лестнице поднялся до последнего этажа, потом спустился на пятый, к квартире Сереги. Открыл дверь, вошел. Ощущение ошибки усилилось. Здесь его ждет Арнаутов? Нет тут никакого Арнаутова. Никого нет. Кроме кота. Здоровенный рыжий котяра вышел в коридор, посмотрел на Шилова с подозрением. Успокоился, признав своего. Подошел ближе, сел, строго глядя снизу вверх. Шилов погладил его:
– Какой ты стал важный. Эх, балует тебя Серега...
Шилов снял плащ, обувь, повесил кепку. Прошел на кухню. Кот сопровождал его, вышагивая рядом.
– Кушать хочешь? Сейчас тебе чего-нибудь найдем.
Шилов заглянул в холодильник, но не нашел ничего подходящего для кота, кроме куска подсохшей колбасы. Может, Серега держит корм в другом месте? Так вроде и нет таких «других» мест в небогато обставленной однокомнатке. Значит, все кончилось. Будем надеяться, ребята не забудут купить.
Кот не проявил большого интереса к колбасе. Стрескал кусочек, но остальные, которые Роман нарезал и почистил, проигнорировал, отвернулся, недовольно дергая хвостом.
– Потерпи немножко, – Шилов взял кота на руки. – Серега придет – все нажремся.
Так они и сидели на кухне. Шилов на стуле, кот у него на руках. Минутная стрелка наматывала один круг за другим. Сначала время шло медленно, потом будто бы убыстрилось. И одновременно с увеличением скорости времени, все больше и больше беспокойства начал проявлять кот.
Он уже не сидел на руках. Он вскочил на подоконник и, замерев – лишь толстый хвост молотил по столу, – напряженно смотрел вниз на улицу. Потом начал царапать когтями стекло и бегать вдоль окна, будто отыскивая лазейку, через которую можно выскочить. Оскалился и зашипел, ударил растопыренной лапой, когда Роман попытался его погладить. Остановился и замяукал, ударяя лапой в стекло. Невозможно было понять, что означает это мяуканье. Словно какое-то предостережение об опасности...
– Рыжий, ты чего, взбесился? – растерянно спросил Шилов.