Старший оборотень по особо важным делам
Шрифт:
Скрябина ввели в кабинет, когда она подкрашивала губы.
Да, не самое удачное начало допроса...
– Садитесь, Станислав Александрович, – Кожурина убрала зеркальце.
Скрябин сел перед столом, два опера-уэсбэшника застыли у двери.
Он покосился на них:
– Излишняя предосторожность. Хватило бы и роты ОМОНа.
– Подождите, пожалуйста, в коридоре, – распорядилась Кожурина, и уэсбэшники, недовольно переглянувшись, вышли за дверь.
– Мне нужно допросить вас по ряду уголовных дел, находящихся у меня в производстве. Это дела по убийству Дробышева, сегодняшний
– А что, последний факт уже установлен?
– Мы работаем над этим.
– Да, трудная работа. Но я уверен, вы справитесь.
У Скрябина зазвонил сотовый телефон.
– Не отвечайте. Отключите его, – сказала Кожурина, но Стас уже достал трубку:
– Да. Да, доктор. Спасибо, я обязательно к вам сегодня заеду.
Дождавшись окончания разговора, Кожурина еще раз сказала:
– Я прошу вас отключить телефон на время допроса.
Скрябин устало ответил:
– Если моя мама умрет, я имею право узнать это первым.
Кожурина вспомнила, что у него мать, действительно, тяжело больна. И серьезные проблемы с женой – об этом знала вся женская половина следственной части прокуратуры.
Немного поколебавшись, она предложила:
– Я могла бы перенести допрос.
– Зачем? – махнул рукой Стас. – Делайте свое дело.
Коротко постучав, в кабинет заглянул еще один опер из УСБ. Мокрая от дождя куртка свидетельствовала, что он только что откуда-то приехал.
– Вы уже здесь?
– Спешили, Татьяна Николаевна.
– Санкция на обыск квартиры Соловьева в канцелярии. Если нет ключей, ломайте дверь в присутствии представителей ЖЭКа.
Опер вышел, из коридора донеслись голоса и удаляющиеся шаги.
Болезненно морщась, Стас приложил руку к животу и тяжело, с надрывом прокашлялся.
– Что случилось, Станислав Александрович?
– Тошнит. Наверное, слегка контузило при взрыве. Можно, я выйду?
– Пожалуйста. Может быть, врача?
– Нет, не надо.
Держась за живот и сжав зубы, Скрябин вышел. Его конвоиры, сидевшие на скамье в коридоре, насторожились, но, увидев, что он двинулся не к лестнице, а в тупиковый конец коридора, из которого убежать невозможно, расслабились, и даже сострили что-то по поводу его бледного вида.
Зайдя в туалетную комнату, Стас заперся, встал около раковины и включил воду на полный напор. Пока нажимал кнопки мобильника, смочил лицо.
Потянулись длинные гудки.
Скрябин представил, как в квартире Сереги Шилов смотрит на телефон и не решается ответить. Он думает, что это звонит какая-нибудь девушка Соловьева. Или бывшая жена.
Черт, ну почему они не предусмотрели никакого канала экстренной связи? Профессионалы, блин... Ошибка за ошибкой! И одну ошибку уже пришлось оплатить ценой жизни.
– Ну, отвечай же, пожалуйста!
Гудок, еще гудок. Щелчок, и – тишина.
Шилов снял трубку и, затаив дыхание, слушал.
– Уходи, быстро! Минут через пять у тебя будут убоповцы. Серегу убили. Уходи!
Стас почувствовал, как Шилов вздрогнул, услышав страшную новость.
Вздрогнул, и бескровным голосом ответил:
– Я понял...
Скрябин выключил телефон. Наклонился, подставил лицо под струю воды. Прополоскал рот. Выпрямился, постоял с закрытыми глазами. От напряжения его и вправду стало подташнивать. Медленно закрутил воду, вышел. Его конвоиры сидели на той же скамейке. Под их насмешливыми взглядами Стас прошел к кабинету Кожуриной.
– Полегчало? – Спросили они.
– Да, спасибо.
Когда Стас зашел, Кожурина посмотрела на него с легким сочувствием, пробившимся сквозь маску профессиональной бесстрастности:
– Вам лучше?
– Значительно. – Стас сел к столу. – Какие, вы говорите, факты уже установлены?
Кожурина опустила глаза. Подровняла лежащие перед ней бумаги. На отрывном листочке попробовала, как пишет ручка.
Подумала, что план допроса надо менять. Она собиралась начать с обстоятельств задержания Краснова и Селиванова, потом перейти к взаимоотношениям Шилова с Моцартом-Дробышевым, и лишь в конце коснуться гибели Соловьева. Но теперь решила временно снять большую часть вопросов. Рассчитывать, что, находясь в шоке от смерти товарища, Скрябин скажет что-нибудь лишнее про беглого Шилова, не приходится. Ничего он не скажет, только замкнется, если начать сильно давить. И в любой момент сможет сослаться на ухудшившееся самочувствие, чтобы прервать допрос, не говоря уж о том, что и в дальнейшем свои любые неосторожные слова, он объяснит этими же причинами, после чего грамотный адвокат легко добьется признания результатов допроса ничтожными.
– Где Соловьев взял ключи от машины Шилова?
– У него были. И доверенность была.
– Куда Соловьев собирался поехать?
– Никуда. Просто переставить ее к главку.
– Это Шилов попросил сделать?
– Да.
– Почему он не сделал этого сам?
– Не смог, наверное.
Стас услышал, как кто-то быстро идет по коридору. Шаги были тяжелые, уверенные. Стас, догадался, что это Арнаутов, раньше, чем тот вошел в кабинет. Вошел и остановился, тяжело дыша:
– Я поприсутствую. Ты не против?
– Коля! – Кожурина предостерегающе подняла руку, как будто боялась, что Арнаутов, вместо того, чтобы сесть и слушать, броситься на Скрябина с кулаками.
– Все нормально, Таня. Мне просто нужно понять кое-что, чтобы задачу людям поставить.
Кожурина, помедлив, кивнула, и Арнаутов сел за спиной Скрябина. Стул под ним протестующе скрипнул.
Скрябин мысленно усмехнулся: интересно, так и было задумано, или Кожурина сама не ожидала появления «Железного дровосека»?
– Ты в больнице был? Как там Паша?
– Все нормально, оперируют. Ну, так что тут?
– Машину попросил отогнать Шилов.
– Это понятно. Не зря же он ее минировал!
Скрябин покачал головой и вздохнул:
– Что вы несете?
– А-а-а, ну ты, наверное, не в курсе! Твой дружок Шилов решил подчистить за собой, и тебя с Соловьевым – в первую очередь.
– Сильно головой ударились?
– Не хочешь со мной в морг прокатиться, на моих ребят посмотреть?
Скрябин развернулся к Арнаутову:
– Не понял.
Арнаутов резко поднялся, встал рядом со Стасом: