Старт
Шрифт:
Дрожащими пальцами ощупывают скалу. Здесь, припав к камню, билось сердце девушки. Последние его удары скала передает им, и сердца их полнятся решимостью.
Еще немного. Еще шаг. Еще вдох.
Над бездыханной девушкой нависла тень крика. Пусть поздно, но они должны добраться до него. Иначе высота Стефки будет утрачена. Словно бы и не было ее никогда, этой высоты.
Кровавый след призывает их.
Момчил забивает клинья. Мерзляк страхует его веревкой и всей безмолвной сообразительностью второго в связке. Оба чувствуют, что сегодня, в этот теплый вечер, пробил их час — они должны удержать высоту погибшей.
Мертвые
Момчил не знал возможностей своего тела. Он чувствует, что стал выше самого себя.
Он тянется и касается повисшего юноши.
Черт! И куда тебя понесло! Надо знать, на что ты годишься! Человек погиб из-за тебя! Может, и мы погибнем. Эх ты, мешок, набитый плотью, костями и безудержной фантазией! Хотел отбросить земную тяжесть, вползти на отвесное! Птицам позавидовал! Виси теперь над пустотой, измеряй свой вес!
Мальчик мой милый! Держись! Все мы были такими. А те, кто не был, как змеи тащатся внизу до самой черной преисподней. Значит, что-то вело тебя, если ты так высоко взобрался. Ты не виновен в смерти девушки. Виновна молодость. Держись! Стискивай зубы, чтобы жертва ее не пропала напрасно! Еще один вдох!
Вкус воздуха
Нечеловеческим усилием приподымает Момчил подвешенное тело. Отрывает его от земного притяжения. Расслабляет петлю, захлестнувшую грудную клетку. Воздух! Ослабевший крик пробуждается слабым хрипом. И гаснет.
Жив! Или сейчас умер. С новой надеждой и силой двое притягивают третьего на скальный карниз. Сплетают что-то вроде гамака из запасной веревки. Привязывают к скале. Укрепляются сами. Над темной бездной готовятся они провести ночь тройным распятием.
Вливают в его раскрытый рот капли воды из фляги. Осторожно пытаются сделать искусственное дыхание. Окруженные со всех сторон воздухом, вдыхают воздух в его грудь.
Этот ночной резкий горный воздух, благоухающий свободой и бесконечностью, заливает все вокруг, проникает в каждую впадину, наполняет собой каждую пещеру, каждую трещину на скале, — только в хрупкую грудь юноши не желает входить.
Они вновь и вновь склоняются к его губам, выдыхают кислород из своих легких, почти теряют сознание от напряжения. В темноте их охватывает странное ощущение, будто их губы припадают к мертвым губам Стефки, будто они пытаются пробудить девушку для неистового поцелуя. Как свежи и теплы были несколько мгновений назад губы двадцатилетней девушки, словно напоенные соком ранней вишни… Горло пересыхает, опухает, одержимое жаждой оживить мертвые уста юноши, в которых чудится дыхание погибшей. Словно это ее пытаются они оживить. Пригвожденные к скале, изнуренные своими усилиями, повисшие над непроглядной пустотой, они воспринимают мир перевернутым. Камни далеко внизу, где простерто тело девушки, это их небосвод. Скала вверху, где они укрепились, их земля, и они крепко держатся здесь. Темное небо — это зияющий бездонный колодец, откуда сочится темный холод.
В глубине груди юноши, точно вода в пересохшем кране, начинает клокотать крик. Дыхание возвращается откуда-то издали. Каждый вдох — раздирающая боль.
А двоим кажется, будто они вырвали свои легкие и пересадили в его грудь.
И тогда выплывает луна. Расслабляется каменная грудь горы, глубоко вздыхает, упоенная светящейся звонкой прозрачностью воздуха.
Дыхание. Самое чудесное блаженство! Торжество
Трое ныряют со скалы в лунные глубины бесконечности. Познают упоительный вкус воздуха.
Расшатанный клин
Вскоре после трагического происшествия Момчил получил письмо, написанное незнакомым почерком:
«Прошлой осенью во время восхождения я оставил клин в скале. А недавно узнал, что с этого самого места сорвалась девушка. Когда я обо всем расспросил подробно, мои предположения подтвердились.
Спеша на помощь к пострадавшему, она ухватилась за мой клин, и он обломился. Возможно, еще до того он был расшатан дождями и снегом, холодом и жарой или я забил его неглубоко — не знаю. Но меня мучает чувство вины. Не нахожу себе места. Что делать?»
Имя, фамилия, точный адрес.
Момчил долго искал нужные слова. Ему хотелось ответить по-настоящему. И в то же время он понимал, что настоящий ответ состоит из вопросов, заданных самому себе.
Крепко ли ты вбиваешь клин? Не жалеешь ли взмаха для последнего, решающего удара? Всегда ли тщательно проверяешь, что оставил позади себя для тех, что пойдут следом? Поднимаясь вверх, не оставляешь ли за собой слабо вбитые клинья, небрежные, необдуманные слова и мысли? И какой ответ дать человеку, повисшему над бездной угрызений совести, чтобы укрепить его? Неопределенная, неточная фраза, небрежный намек, утешительная ложь — человек в пропасти!
Он обдумывал письмо, подолгу возвращаясь к каждому слову, словно бы закрепляя это слово со всех сторон:
«Вы виновны не более любого из нас. Любой из нас когда-либо оставил за собой расшатанный клин.
Жертва Стефки осталась бы нелепым поступком, если бы не заставила нас быть более добрыми, внимательными, более ответственными. Ваше письмо доказывает, что она погибла не напрасно.
Стефка не проверила, как держится клин, но у нее есть оправдание: она спешила спасти человеческую жизнь.
А мы, хотя и у нас есть оправдание, были бы непростительно виновны перед ее памятью, если бы продолжали оставаться прежними».
Но это письмо показалось Момчилу напыщенным. И он передал все дело Поэту:
— Слушай, надо человека успокоить!
— Как писать, так я!
Точка зрения поэта
Наверно, у поэта слегка изменена структура зрачка. Он все видит под острым углом.
Случай с расшатанным клином приводит его к довольно крутым мыслям:
Сам того не желая, убиваешь,
Ни о чем не подозревая, отнимаешь чужое дыхание.
Не хочешь, а ударяешь локтем или взглядом.
Не сознаешь, а ранишь улыбкой, жестом, молчанием.
Знаешь ли кого заденут твои слова?
Еще одно нежданное письмо
Момчил скрыл от своих родителей, что совершил то, для чего, возможно, и был создан: спас чужую жизнь. Но какая-то газета попала в руки соседей. Те бросились, ошеломленные, в тихий домик, где — надо же! — вырос герой!