Старушка-молодушка и новогоднее чудо(вище)
Шрифт:
— Любящий отец не поступил бы так со своим ребенком. Нашел бы, как выкрутиться. Знаешь, он ведь хотел продать тебя блэквудскому чудовищу ради компенсации. Собственное дитя обменять на золото.
Люсиль опустила взгляд. Ее грудь тяжело приподнялась. С губ сорвался горестный вздох. Она молчала, слушала, и это дарило мне надежду достучаться до ее благоразумия.
— Ты же так молода. Неужто не хочешь замуж, детишек?
Люсиль вздохнула еще горше.
— Вот вы говорите, ступай за дверь. А куда мне идти? Вернусь домой — отец
— Так со мной иди. Работать к моему хозяину. Он добрый и справедливый.
«По крайней мере, кажется таковым», — добавила я мысленно и продолжила уже вслух:
— Будет тебе и крыша над головой, и жалование. Станешь самостоятельной, и никто не посмеет тебя обидеть. И отец до тебя не доберется. Со временем встретишь хорошего работящего парня, семью заведешь. Лучше ведь, чем в постель к этим? — взглядом я показала на соседний столик, где мужик лежал мордой в тушеной капусте.
Люсиль снова погрузилась в задумчивое молчание, теребила фартук на коленях, сгибала и разгибала пальцы.
Наконец она посмотрела на меня и спросила хрипловатым голосом:
— А кто ваш хозяин?
— Да разве ж есть разница? Главное, что работа достойная и никто не станет лезть к тебе под юбку.
В самом деле, не говорить же, что зову ее на службу к блэквудскому чудовищу и что, обещая крышу над головой, имею в виду холодный, обветшалый замок посреди глухой лесной чащи, да еще и проклятый, если верить слухам. Пусть будет сюрприз.
— И этот ваш хозяин… он защитит меня от отца?
— Клянусь.
Люсиль расправила плечи и кивнула с решительным видом:
— Тогда я согласна. Но вы и правда считаете, что меня так легко отпустят?
— Должны, — поверх ее плеча я посмотрела на хозяина «Бешеной фляги» и с досадой заметила, что он тоже поглядывает в нашу сторону. Губы его поджаты, а в глазах — подозрительность. — Но знаешь, как мы поступим…
Свет от лампы заслонила пышная фигура крутобедрой разносчицы. На стол передо мной грохнулась глиняная миска.
— Ваши куриные сердечки с капустой! — заорала официантка на весь зал, словно я была древней старухой, у которой туго со слухом.
— Я просила жаркое.
Девица пожала плечами, вильнула задом и отправилась принимать заказы. Хмыкнув, я наклонилась над столом, ближе к Люсиль.
— В общем, вот как мы сделаем. Где твоя верхняя одежда? На улице мороз.
— В каморке рядом с кухней. Я теперь там живу.
— Сможешь незаметно забрать?
Люсиль напряглась, но уже спустя секунду испуганное выражение на ее лице сменилось отважным.
— Да. Я смогу. Я хочу уйти отсюда. Хочу нормальную, достойную жизнь. И чтобы никто меня больше не гонял по дому и не колотил.
Бедная девочка.
— Тогда ступай, оденься теплее. Твоя задача — незаметно выскользнуть на улицу, пока я отвлекаю твоего хозяина.
— Спасибо, — шепнула девушка с горячей благодарностью в голосе. Ее щеки раскраснелись, глаза заблестели. Она поднялась на ноги, но вдруг нерешительно замерла у стола: — Я ведь заслуживаю нормальную жизнь, правда?
Люсиль смотрела на меня взглядом собаки, которую часто били и которая успела привыкнуть к хозяйской палке.
Горло сдавило спазмом.
— Заслуживаешь, — шепнула я хрипло и получила в ответ слабую, признательную улыбку.
— Спасибо, — тихо повторила Люсиль.
Низко опустив голову и прижав поднос к груди, она юркой змейкой заскользила между столиками таверны и в конце концов скрылась за неприметной дверью рядом с прилавком. А я взяла в руки тарелку с куриными сердечками и напустила на себя самый разгневанный вид. Ничто так не привлекает внимание, как скандальная посетительница.
Итак, брови свести вместе, губы поджать, ноздри раздуть — и вперед к усачу за барной стойкой: кричать и возмущаться.
— Это что за беспредел! — заорала я, стукнув миской о деревянную столешницу, за которой стоял владелец «Фляги».
Ух, Мария Львовна, в театральный тебе надо было поступать. Станиславский бы рыдал при виде твоей игры.
— Что за бардак, я вас спрашиваю!
На мои вопли начали оборачиваться. Я перекричала даже звуки фортепиано. Мужчины вытягивали шеи, желая поглядеть на скандалистку. Музыкант оставил в покое клавиши и тоже принялся с интересом наблюдать за происходящим.
— Где беспредел? Где бардак? — усатый был сама невозмутимость. — Муху что ль в капусте нашли аль волос нашей поварихи? — и он склонился над тарелкой. Еще чуть-чуть — и погрузился бы в нее носом.
— Это куриные сердечки! — уперла я руки в бока.
— И? — разогнулся усач.
— А я заказывала что?
— Что?
— Жаркое!
Узнав причину скандала, мужчины потеряли ко мне интерес. Посетители таверны вернулись к еде и выпивке, пианист — к своему инструменту. Помещение наполнила задорная мелодия.
Ну где же Люсиль? Почему так долго собирается? Весь конфликт сейчас сойдет на нет, и цепкие глазки усача снова начнут рыскать по залу.
— Все вам, бабам, не так, — прогнусавил один из мужиков, хлебающих пиво у стойки. Его язык заплетался. Нос был красным, как помидор. — Разоралась. Совсем как моя жена. У-у-у, так бы и вломил! — Он погрозил мне кулаком и залпом осушил свою кружку.
Я все поглядывала на дверь, в которой исчезла моя сообщница. Неужто передумала?
— Не вижу повода для крика, — вернул мне тарелку усач. — Сердечки свежее жаркого будут. Так что, леди, можно сказать, что Жанетта оказала вам услугу. Эй, Жанетта! — От крика хозяина таверны заложило уши. Крутобедрая вздрогнула и едва не выронила поднос. — А где наша малахольная? Где плакса Люсиль? Куда подевалась? Что-то не видно ее долго.
Я напряглась.
Глазки усача сузились. Пудовые кулаки уперлись в столешницу.