Старые истории (сборник)
Шрифт:
– Я те говорю - за один стан десять мер проса отвалил, - упрямо повторял свое дядя Петра.
– То были двадцатые годы, а теперь шестидесятые... Разница, голова!
– всплеснула руками девица.
– Как был он стан, так и остался. Какая же разница?
– Ты и при коммунизме, видать, не расстанешься со своим станом. Вот они корни частной собственности!
– девица посмотрела с укором на председателя. Тот уклончиво разглядывал тетрадный листок.
– Коммунизм коммунизмом, а война случится - без стана не обойтись, - словно бы оправдывался
– Сколь мы в войну холстин поткали? Да и теперь, кабы не запрет, и одеяла ткали б, и тик.
– У вас что же здесь, фабрика ручного труда была?
– спросила девица.
– Да ну, какая там фабрика! Так, артель ткачей-надомников при колхозе. Тик на матрасы ткали, - ответил Николай Иванович.
– Четвертый год как запретили... Промышленное производство. Нельзя.
– А теперь в зиму мужики в отход идут. Это что ж, лучше?
– сердито спрашивал дядя Петра.
– Как в отход? Что это значит?
– девица опять требовательно смотрела на председателя.
Но отвечал дядя Петра:
– На заработок идут, на сторону. Кормиться надо. Нам платят на трудодень грош да копу. Вот и отходят.
– А кто больше нас платит?
– спросил Николай Иванович.
– Я говорю про отходников, - сказал дядя Петра.
– Ах, это шабашники!
– радостно догадалась девица.
– Вы тоже шабашник?
– Нет, я уж отшабашил.
– Ты будешь продавать или нет?
– спросил Николай Иванович.
– Двадцать пять пудов пашеницы или пятьдесят рублей деньгами, - твердо ответил дядя Петра.
– Нет, столько я не смогу заплатить, - сказала девица.
– Тогда пусть сам музей приезжает, - сказал дядя Петра, вставая.
– Ага, жди. Завтра явится к тебе турус на колесах, - усмехнулся председатель.
– Вот видите, какой вы неуступчивый, - девица тоже встала.
– А бабка Еремкина бесплатно отдала нам платье кашемировое, фату и гайтан.
– То тряпье, а это струмент, - нехотя пояснил дядя Петра.
– Кабы жива была моя старуха, и она бы вам, может, чего отдала задаром. Да, вчерась вы по радио объявили, чтоб туфли подвенечные принесть. Вот!
– дядя Петра вынул из кармана старые парусиновые туфли на резиновых подошвах.
– Берите. За рупь отдам.
– Да это ж обыкновенный ширпотреб!
– девица прыснула и передала туфли Николаю Ивановичу.
– Я же просила рукодельные туфли, расшитые. Старинные!
– А эти чем не рукодельные? И старинные...
– Ну чего ты мелешь? Их же при Советской власти выпустили, - сказал Николай Иванович.
– А тогда что ж, не выпускали таких?
– Тогда был, во-первых, Петроград! А здесь смотри - клеймо! Красный треугольник. И написано - Ленинград.
– Он и есть Петроград.
– На, читай!
Дядя Петра читать не стал, сунул в карман туфли, тяжело пошел к двери. Но у порога все же обернулся, переминаясь с ноги на ногу, спросил:
– А плуг вам не нужен?
– Иди к черту! Или я в тебя чернильницей запущу...
– не выдержал Николай Иванович.
– И вы идите. Хватит с меня и своих забот, -
– крикнул Николай Иванович из окна.
Возле машины Николая Ивановича поджидала все та же музейная девица. Но теперь с ней рядом стоял приземистый, тугощекий парень в кедах и с фотоаппаратом на животе.
– Ну, что еще?
– сердито спросил Николай Иванович, подходя.
– Николай Иванович, дорогой! Пожалуйста, не сердитесь, - она прямо на цыпочки поднялась, того и гляди обнимет да расцелует.
– Оказывается, у вас кулечный промысел сохранился? Кули рогожные ткете. Прямо чудеса!
– Чего же тут расчудесного?
– Ну как же? Рогожи! Это ведь один из древнейших промыслов на Руси... Сохранился в девственном виде, так сказать. Это находка для нашего музея. Я вот и фотокорреспондента пригласила.
– Спартак Ласточкин, - представился парень с фотоаппаратом на животе.
– Для вас находка, а для меня вся эта канитель может потерей обернуться.
– Почему?
– Потому что запрещают колхозам промыслами заниматься. Тик у нас отобрали. Шуметь станете - и кули прикроют.
– Почему же?
– А чтоб мы только в земле ковырялись, не глядели бы по сторонам.
– По-моему, это абсурд. Если промысел выгоден для вас, занимайтесь на здоровье - сказал Спартак Ласточкин.
– Вы меня просто заинтриговали. Надо посмотреть.
– Ну что ж, садитесь, - угрюмо, но покорно сказал Николай Иванович.
– Что же вам показать?
– спросил он в машине своих навязчивых гостей.
– Сперва плоды, так сказать, промысловых усилий. Что это вам дает?
– сказал Спартак Ласточкин.
– Севка, давай на скотный!
"Волга", ныряя на дорожных ухабах, резво выкатила в поле. За оврагом, на пологом взъеме, в строгом порядке потянулись вдоль села коровники, телятники, свинарники... дворы, дворы. Каменные фундаменты, бревенчатые стены, рифленые, серые, как речные плесы, крыши. И конца не видать.
– Это все на кули построено, - сказал Николай Иванович.
– На рогожи?
– удивилась девица.
– Да, на рогожи. Только за прошлый год мы продали этих кулей на двести тысяч рублей.
– А кто же их покупает?
– Те, кто рыбу ловит. Все! От Белого моря до острова Сахалина.
– Невероятно!
– воскликнул Спартак Ласточкин.
– Везите нас в избу. Покажите, как ткут эти богатства.
– Давай в село!
– приказал шоферу Николай Иванович и, обернувшись назад, неожиданно для себя стал откровенничать: - А кредиты не дают нам на покупку мочала. Говорят - неплановое производство. Не положено! Значит, мы вроде бы подпольщики. Просто смех! И агента своего держим в Башкирии. Мочало закупает. И платим выше кооперативных цен. Дерут с нас сколько хотят. И вагоны не дают нам для перевозки сырья. Так мы по праздникам перевозим, когда дорога разгружается. А в заявках на вагоны вместо мочала пишем - зерно. Мочало нельзя. Ни-ни... Непланово!