Старые истории (сборник)
Шрифт:
– Слушай, пошли со мной сено косить! Я тебе положу по рублю за сотку... Вот тебе и заработок. Да еще дам пуд пшена. Как, согласна, мать?
– обернулся Андрюша к старухе.
– А что ж, и больно хорошо!
– отозвалась от печки тетка Матрена.
– Я, чай, и то подумала, нанять бы кого. А сам-то поезжай в район. Своих дел у тебя по горло.
И Живому, и Андрюше сделка пришлась по душе. Они хлопнули по рукам и отправились в луга. Кроме кос и брусков, Андрюша прихватил пол-литра, а Фомич ружье.
– Вечерком с устатку выпьем на покосе, - сказал Андрюша.
Луга были далеко. Покос за телят выделяли
Дорога туда вела вдоль реки Прокоши, петлявшей затейливо туда-сюда, будто из озорства. Пологие песчаные берега, заросшие на гривах красноталом, шиповником и черной смородиной, перемежались голыми, иссиня-сизыми глинистыми крутоярами, похожими издали на неровно срезанный толстенный конопляный жмых.
У Кузякова яра Андрюша и Живой сели отдохнуть. Припекало. Прохладный с утра ветерок окончательно стих, и густое, еще по-летнему вязкое марево колыхалось над приречными талами, над свежей сочной зеленью отавы, над буровато-желтыми приземистыми стогами. Отсюда, с высокого берега, дальние заречные стога выглядели неестественно маленькими, похожими на кочки. А широкие речные плесы, светлые, словно открытые напоказ, казалось, еще шире разлились. Просторная, в яркой, нарядной зелени равнина будто еще далее раздвинулась до самой синей каемки леса, чистый, зеленовато-холодного оттенка небосвод еще выше поднялся, во всем была какая-то щедрость и мощь. Но бурые, прибитые дождями стога вызывали грустное чувство. А может быть, невесело было еще и оттого, что во всем просторном небе висел один-единственный коршун и свистел протяжно, с переливами: "Фью-ютьи и-и-и рлю-рлю-рлю!" Казалось, что коршун дразнил кого-то и подсмеивался.
– Эх, природа-мать!
– вздохнул Живой.
– Ты вот что скажи: отчего земля добра, а человек так жаден?
– Ты про что это?
– Андрюша сидел у самого обрыва, свесив свою ступицу, и бросал в воду глиняные комья.
– Да хоть про Кузяков яр. Ты знаешь, какие тут сомы живут? Страсть! А взять - не возьмешь! Был единственный человек, кто умел их брать, - Кузяк. Да и тот помер. И вот уж какой жадности был человек - помирал, а секрета своего не открыл. Так и унес в могилу, чтоб ему ни дна ни покрышки.
– А ты пробовал, выпытывал у него?
– Не однова! Не открылся... Да что мне? Сыну своему родному секрета не выдал! Я ему и шахи чинил, и самогонку ставил... Нет! А чего пожалел, спрашивается? Хоть бы из уважения к моему многодетству открылся. Знал бы я его секрет... Э-ге! Мне бы теперь ни один колхоз не страшен был. Поймал бы сома пуда на четыре - и живи не тужи.
– А я ловил с ним сомов один раз, - сказал Андрюша.
– Да ну! Это с какой же стати он пошел с тобой?
– Я ему по налоговой части услугу одну оказал, - уклончиво ответил Андрюша и, хитро прищурившись, спросил: - Ты знаешь, как насадку делать на квок?
– Еще бы! Я и в книжке читал... Все по частям уяснил.
– На чем ракушечье
– На постном масле.
– А какой ниткой перевязываешь приманку?
– Обыкновенной...
– Фомич подумал и добавил: - Шерстяной.
– Запомни!.. Нитка должна быть чисто льняная.
– Эх, черт! Это он тебе сказал?
– Да.
– Ну, а дальше?
– Живой так и впился глазами в Андрюшу.
– Сомов-то вызывали?
– Вызывали... С самого дна поднялись. Кругами пошли возле лодки. Один прямо на весло лег.
– И здоров был?
– Голова с конное ведро...
– Эк, дьявол! Как же он его брал? Ты мне скажи, как он приманку подавал? Вот об чем ни в одной книжке не сказано.
– Руку опустил в воду по локоть. Подержал немного, а потом говорит: мол, сытый сом... Не сосет, а выплевывает.
– Ах ты, мать честная!
– Живой хлопнул досадливо себя по коленкам.
– Это он тебе глаза отвел. Нет! Разве Кузяк расскажет? Это ж не человек - колода!
Утки вышли из-за кривуна внезапно; держались они, хоронясь от коршуна, близко к воде, так что Живой бил по ним как бы сверху. Две утки кувырком полетели прямо в воду, а третья потянула от косяка в сторону к тому берегу. Вдруг она пронзительно закрякала, и тотчас же в нее ударил коршун, будто треснула сухая палка, - так сильно щелкнул ее, даже перья полетели... И понес низко, скрылся за тальниковыми зарослями, как за угол дома завернул.
– Вот подлец, - сказал Живой вслед коршуну.
– Такие вот и живут. Видал, как взял? Будто все так и надо... Для него я только и старался, подстрелил утку.
– Фомич долго смотрел туда, вытягивая шею.
– Эх, маненько переплыть-то не на чем! А то бы я ему показал, как на чужое зариться.
Достав уток, Живой засуетился:
– Может быть, не станем откладывать до вечера? А ну-ка утки пропадут?! Давай-ка уж сварим их, и того... выпьем! Все-таки нынче Фролов день. А уж выкосить - я тебе выкошу один.
Андрюша поколебался только для приличия, самого-то уж размаривала давешняя самогонка.
– Ну что ж, накину тебе еще тридцатку, - согласился он.
– Уток-то у нас две, а бутылочка одна. Чуешь, что получится? Закуски много, а водки не хватит. Давай-ка эту тридцатку мне сейчас. И я как бы от себя поставлю, угощу тебя... Магарыч, х-хе!
– Как хочешь.
– Андрюша вынул из кармана бумажник и протянул Живому тридцатирублевку.
– А ты разводи костер. Я в момент обернусь. Тут не более трех километров, до Прудков-то. Не более. А насчет лугов не беспокойся. Так выкошу, что гривенник за десять шагов увидишь. Вот оказия! Кажись, впервой подфартило мне на Фролов день.
И Живой радостно засеменил в Прудки.
3
Весть о появившемся в Прудках вольном косце мгновенно разнеслась по селу. Доярки, занятые по горло на ферме, бывало, нанимали пришлых косцов - то демобилизованных солдат, то шабашников. А тут свой объявился. И к Фомичу повалили с заказами, больше все доярки - горькие вдовы. У кого не было пшена, обещали дать картошку или рожь - Фомич все принимал. Сперва брал задаток и, чтоб другой работу его не перехватил, обкашивал деляну заказчика, выстригал рядок на окраине, как шерсть на овце, - метку ставил и шел дальше. "Теперь кто и наймется, со мной будет дело иметь. Так-то оно спокойнее", - рассуждал Фомич.