Старый патагонский экспресс
Шрифт:
Я спросил, давно ли он видел эту картинку.
— Никто еще не задавал мне такой вопрос! Это было лет десять назад. Или больше.
— А где вы научились работать со стеклом?
— В Пуэбло, не здесь, — он на миг оторвал глаза от своей горелки. — Не думаете же вы, будто можно чему-то научиться здесь, в Нуэво-Ларедо? Это одно из традиционных ремесел Пуэбло. Я научил ему и свою жену, и детей. Моя жена делает маленькие пианино, а мой сын — животных.
Снова и снова одно и то же: машина, пианино, животные. Это не так разочаровывало бы меня, если бы речь шла о механизированном массовом производстве каких-то предметов быта. Но столь
Накануне днем мне пришлось оставить свой чемодан в привокзальном ресторане. Я напрасно пытался найти камеру хранения. Девушка-мексиканка отодвинула в сторону свою тарелку с бобами и сказала: «Вот, держите». И протянула мне клочок бумаги, а своей помадой намалевала «Пол» на моем чемодане. Я понял, что больше не увижу свой багаж.
И теперь, в тщетной попытке все же получить чемодан назад, я протянул обрывок бумаги другой девушке, оказавшейся за стойкой. Она рассмеялась и подозвала косоглазого мужчину, чтобы показать бумагу ему. Косоглазый тоже весело расхохотался.
— Что тут смешного? — поинтересовался я.
— Мы не можем прочесть, что она написала, — сообщил косоглазый.
— Она написала по-китайски, — сказала девушка. Почесывая живот, она продолжала разглядывать бумажку. — Что это значит: пять или пятьдесят?
— Давайте считать, что пять, — предложил я. — Или спросим у нее. Она где?
— Она… — Теперь косоглазый заговорил по-английски… — Она почла гуляй!
Тут они оба просто закатились от хохота.
— А мой чемодан, — напомнил я. — Он где?
— Нету, — выдала девица, но не успел я и рта раскрыть, снова захихикала и вынесла его из кухни.
Спальный вагон в поезде «Ацтекский орел» оказался в самом хвосте состава, и я совершенно выбился из сил, пока дотащился до него. Мои английские непромокаемые туфли, специально приобретенные для этой поездки, насквозь промокли, и моя одежда тоже была сырой. Я, как носильщик-кули, водрузил чемодан на голову, но это привело лишь к приступу мигрени и потокам холодной воды, устремившейся мне за шиворот.
Человек в черной форменной тужурке заступил мне путь.
— Вы не можете войти в вагон, — заявил он. — Вы не прошли таможню.
Это было правдой, хотя я понятия не имел, как он мог об этом узнать.
— А где у вас таможня? — спросил я.
Он показал на тот конец платформы, откуда я пришел, и недовольно буркнул:
— Там.
Я снова водрузил чемодан на голову, решив, что промокнуть сильнее мне уже не грозит, и вернулся к вокзалу.
— Таможня? — спросил я. Дама, торговавшая жевательной резинкой и уплетавшая печенье, весело расхохоталась. Я обратился с вопросом к маленькому мальчику. Он отвернулся, пряча лицо. Я спросил у человека с планшетом в руках. Он сказал:
— Ждите.
Дождь сочился через дыры в навесе над платформой, и мексиканцы привозили тележки со своим багажом и закидывали его прямо в окна второго класса. И даже с ними вместе для фирменного экспресса с солидной репутацией набиралось до смешного мало пассажиров. Убогий вокзал был совершенно безлюден. Продавщица жевательной резинки болтала с продавщицей жареных цыплят. Босоногие дети играли в волчок. Дождь не прекращался — и это был не омывающий поток небесной влаги, но темная завеса, поглотившая мир, словно на нас
Затем я увидел человека в черной тужурке, ранее не допустившего меня в спальный вагон. Он был теперь таким же мокрым, как я, и казался еще более раздраженным.
— Я не вижу здесь таможенников, — сказал я.
Он показал мне тюбик губной помады и сказал:
— Вот вам таможня!
Не тратя времени на объяснения, он пометил мой чемодан губной помадой, выпрямился и с недовольным стоном сказал:
— Скорее, поезд вот-вот отойдет!
— Простите, но разве это я вас задержал?
Спальные вагоны — всего их имелось два в этом составе — были отработавшими свое и списанными вагонами из Штатов. В купе сохранились глубокие мягкие кресла, украшения в стиле арт-деко и туалетные столики с трельяжами, отчего помещение было не только красивым, но и уютным. Все, что я до сих пор увидел в Нуэво-Ларедо, находилось в разной степени разложения, никто не заботился ни о ремонте, ни о замене сломанных деталей. Однако этот старый железнодорожный состав с его спальными вагонами с ручной отделкой оказался в прекрасном состоянии и еще через несколько лет мог стать настоящим раритетом в превосходной степени сохранности. Это произошло по счастливой случайности: у мексиканцев не оказалось денег на то, чтобы покупать новые спальные вагоны из хрома и пластика, как давно поступил «Амтрак». Но благодаря хорошему уходу в них остались неповторимые образчики арт-деко.
Почти все купе оказались пустыми. Проходя по вагону в тот момент, когда раздался свисток к отправлению, я увидел семейство мексиканцев, каких-то детей, путешествующих с матерью, пару испуганных с виду американских туристов и постоянно мигавшую даму средних лет в шубе из искусственного леопарда. В вагоне рядом со мной ехали пожилая женщина и ее симпатичная компаньонка лет двадцати пяти. Пожилая женщина вела себя весьма игриво со мной и нарочито сурово с девушкой, по всей видимости, своей дочерью. Девушка была невероятно пугливой, и ее жалкое одеяние (старуха щеголяла в меховом манто) и милое личико землистого оттенка, подчеркивавшего английский сплин, создавали ощущение трогательной чистоты. Всю дорогу до Мехико-Сити я не оставлял попыток разговорить девушку, но каждый раз старуха грубо вмешивалась, начиная сыпать вопросами и не дожидаясь на них ответа. В конце концов я решил, что такая тупая покорность девушки нечто большее, чем поведение послушной дочери: она была служанкой, вынужденной слушать все, что скажет ее хозяйка. У нее были зеленые глаза, и я подумал, что даже откровенное пренебрежение старухи не поможет ей не замечать привлекательности ее юной компаньонки и истинной причины моих расспросов. Что-то в облике этой пары показалось мне по-русски старинным и даже загадочным.
Я сидел в своем купе, потягивая текилу и размышляя о том, как, несмотря на близость Соединенных Штатов (от вокзала еще можно было прочитать надписи на магазинных вывесках в Ларедо), все успело так измениться и стать таким по-мексикански запущенным и хаотичным. Но тут в дверь постучали.
— Извините, — это был проводник, и он уже входил ко мне в купе, сообщая на ходу: — Я просто хотел положить туда, наверх, вот это.
Он внес большой бумажный пакет из магазина, в котором угадывалось несколько пакетов поменьше. С обезоруживающей улыбкой он прижимал этот пакет к груди. И кивком показал на полку для багажа над раковиной.