Стать бессмертным
Шрифт:
Рассказ его продолжался долго, может час, а может, и все два. Время я перестал замечать после того, как Рыжов, закончив со скучным вступлением, будто фокусник из шляпы начал тягать одного за другим кроликов, да таких жирных, что мне на секунду показалось, будто я в пионерском лагере у костра, и слушаю рассказ вожатого об инопланетянах, которых он своими глазами видел прошлым летом в Темрюке.
Многое в его повествовании казалось неправдой, но ещё больше он, похоже, просто недоговаривал. Его рассказ походил на описание спектакля рабочим сцены. Точнее, на разницу между тем, что мы, зрители, видим со своих мест, и тем, что
Под неторопливый рассказ Рыжова я неожиданно без труда вспомнил один яркий эпизод из детства: как было мне года четыре, а, может три, и почему-то я сидел дома с бабушкой. Болел, наверное, поскольку дома сидел, а не в саду. Я увлечённо ползал по цветастому ковру в большой комнате и водил красной машинкой по лабиринту орнамента, словно по замысловатой гоночной трассе, как вдруг… Рюмки и фужеры в серванте заговорили первыми. Сначала негромко, еле слышно, а потом, не сдерживаясь, задребезжали во весь свой хрустальный голос.
— Лёша, не подходи к серванту! — крикнула бабушка с кухни.
Я и не думал к нему подходить (это было строжайше запрещено), я продолжал сидеть, как сидел, не потому, что испугался, а, напротив, потому что мне было интересно. Точнее, мой испуг тогда ещё не превысил интереса. Как заворожённый я смотрел на пляску фужеров, пока моё внимание ни привлёк тот факт, что тень от моей почти под ноль стриженой головы начала слегка перемещаться по ковру туда-сюда. Проводив её взглядом, я покачал головой ей вслед и посмотрел вверх: люстра о четырёх свисающих с квадратной деревянной рамы плафонах, которую отец привёз из Литвы, совершала у меня над головой сложное движение: плафоны, каждый со своей амплитудой, неторопливо вальсировали, а рама болталась, словно лёгкая лодочка в свежую погоду.
Теперь я и не знал, на что смотреть: на дрожащие за стеклянными дверцами фужеры, на плавно раскачивающиеся плафоны или на медленно подползающую к краю полированного стола неземной красоты хрустальную вазу. Ба-бах! и белый-белый, искрящийся в электрическом свете «снег», засыпал мою скоростную трассу. Только тогда я шарахнулся из комнаты и в коридоре столкнулся с бегущей на грохот разбившей хрустальной вазы бабушкой…
— Московское землетрясение семьдесят седьмого года было спровоцировано взрывом нашего изделия, которое находилось на глубине сорока пяти метров, — сказал Рыжов, — изделие располагалось таким образом, что энергия взрыва рассеялась ещё на подходе к городу. Пострадали только несколько зданий в городе Истра и храмовый комплекс в Новом Иерусалиме. К счастью, никто не погиб, но Илья всё равно этого перенести не смог. В тот же год он уволился из НИИгеомаша и больше никогда не возвращался сюда…
Чувство, будто бы кто-то протёр запотевшее стекло тряпкой, и стало, наконец, видно, что там, за окном, не проходило. Наоборот, только усиливалось. Мне захотелось шлёпнуть себя по ляжке рукой и крикнуть: — «Мы тоже не шиком бриты! Были мы там у вас, в ваших катакомбах, кое-чего видали…» Только я этого не сделал. Я удержался. Мясоедов, как и я, не подал виду. Мы слушали Рыжова молча. Внимательно. Лично я, вспотел, не то от волнения, не то от печного
Мы замаскировали раскопки под пикник. На этом настоял Мясоедов. Он убедил меня в необходимости разумной конспирации, поэтому я несу водку и складной мангал, а он — шампуры, мясо и уголь. С другой стороны, может быть, не так уж Мясоедов и не прав — не хотелось бы, чтобы нас за этим занятием застал какой-нибудь старшина Дворников. Рыжов, разумеется, с нами не пошёл — он слишком слаб.
Большую воронку мы находим сразу. Рыжов очень точно нарисовал нам её местонахождение, привязав к местным геодезическим ориентирам. К тому же она настолько огромна, что прекрасно видна даже основательно засыпанная снегом.
Мясоедов, несмотря на мои протесты, лезет первым. Спрыгивает с края воронки вниз и, скатившись по склону, уходит почти по пояс в снег.
— А здесь глубоко, — слышу я его недовольный бас. — Похоже, ваш коллега нам не наврал.
Мясоедов с моей помощью вылезает из ямы, отряхивается, достаёт из рюкзака сапёрную лопатку и словно олимпийский огонь передаёт мне. Я берусь за шершавый черенок и вдруг очень отчётливо понимаю, что вот здесь и прямо сейчас начинается ещё один этап нашего приключения в этом странном городе, а, может быть, и новый этап моей жизни.
— С богом, — совершенно серьёзно говорит Мясоедов.
— К чёрту, — также серьёзно отвечаю я.
Копать промёрзшую землю непросто. Лопатка тяжело входит в холодный грунт, который если и отковыривается, то мелкими смёрзшимися комками, а чаще, не отковыривается вовсе. Вообще, я плохо представляю, как таким маленьким предметом, более походящим на совок, нежели на лопату, можно делать большие дела. Я имею в виду большие ямы в земле. КПД этого ручного экскаватора крайне низок, большая часть энергии тратиться на сгибание и разгибание спины, да и производительность оставляет желать лучшего — на заострённом металлическом пятиугольнике умещается преступно мало земли.
Мясоедов тем временем ведёт наверху кипучую шашлычную деятельность. Мангал уже собран и, кажется, заряжён углём, куски купленного вчера на базаре мяса, насажаны на коротенькие шампуры, 2 бутылки водки по горлышко закопаны в остатки снега.
— Надо было лом взять, — кричит мне сверху Мясоедов.
— Хороши бы мы были на шашлыках с ломом, — отвечаю я.
Мясоедов хмыкает в ответ что-то невнятное и достаёт из рюкзака предмет, в котором я узнаю…
— Ледоруб?
— Я купил его на другой день после нашего с вами первого разговора, повинуясь, как бы это лучше сформулировать, очень странному порыву, — с неохотой поясняет Мясоедов, — на толкучке, у странного типа с бородой. Попробуйте, вдруг поможет…
Он маленький — древко не больше сорока сантиметров в длину — и очень хорошо лежит в руке. Весу в нём, конечно не много, но стальной клюв — это то, чего мне сейчас очень не хватает.
— Зовите меня Рамон, — говорю я и с размаху всаживаю его в мёрзлую землю.
Через час работа продвинулась ненамного, несмотря на все мои жертвы. Всего-то, штыка на полтора в глубину, но копать становится легче. Земля уже не такая твёрдая и с трудом, но отколупывается большими кусками. Я снимаю куртку и воодушевлённый продолжаю ковырять.