Стать человеком
Шрифт:
— Послушай-ка, ты, правдоискатель... — перебил брата Кальман.
— Кальман, перестаньте, прошу вас, — взмолилась Варьяшне. — Ваш спор бессмыслен, вы только расстраиваете друг друга. Ты видишь жизнь так, Геза иначе. Он имеет на это полное право, ведь роман — это литературное произведение, а не политический доклад. А вы что делаете? Ищете в книге то, чего там и в помине нет. — Она повернулась к сыну: — Эндре, иди, пожалуйста, не то опоздаешь.
— Еще успею, — возразил он. — Я считаю, что дядя Кальман во многом прав.
— Я со своей стороны дискуссию закончил, —
— Ну хорошо, кончим об этом, — согласился дядюшка Кальман. — Но все же я задам тебе еще несколько вопросов. Откуда тебе известно, какой образ жизни ведут описанные в твоем романе чинуши? Откуда ты знаешь, что они за люди и какие проблемы их волнуют? Мне кажется, ты о них ничего не знаешь, просто наслушался сплетен и обобщил их, забыв о том, что сплетни не могут быть положены в основу повествования. Это же безответственно! А если тебя на самом деле волнует судьба нашего строя, тогда почему же ты не выведешь на чистую воду этих чинуш, которые злоупотребляют властью и так портят нашу жизнь? Если у тебя действительно имеется обличающий их материал, почему ты не пойдешь в соответствующий партийный орган и не заявишь об этом?
— Да ты с ума сошел, Кальман! — прервал брата Варьяш. — За кого ты меня принимаешь? За доносчика, что ли? Ты что, не понимаешь, какие задачи стоят перед писателем? Все вы, как я погляжу, совершенно не разбираетесь в литературе.
— В литературе я, вероятно, разбираюсь плохо, но в вопросах совести кое-что смыслю. Ты ведь, Геза, не только писатель, но и член партии, депутат Государственного собрания. Так почему же ты не поднял всех тех вопросов, о, которых пишешь в своем романе, на заседании Государственного собрания? Или хотя бы на партийном собрании?
Но Варьяш на вопросы дядюшки Кальмана отвечать не пожелал.
Поезд так резко затормозил, что пассажиры чуть было не попадали друг на друга. Эндре инстинктивно схватил за руку Марику, но она все-таки ударилась головой об оконную раму и испуганно спросила:
— Что случилось? Может, мы с чем-нибудь столкнулись?
— Не думаю, — усомнился Эндре. — Может, просто рельсы снегом занесло. Вы не ударились?
— Ничего страшного, — ответила Марика. — Не правда ли, роман, о котором я вам только что рассказывала, довольно интересен?
Эндре молча пожал плечами.
— Наверное, вас, жителей столицы, не очень волнуют проблемы, которые затрагивает в своей книге Варьяш. Если бы вы жили здесь, в провинции, то не пожимали бы так плечами. К сожалению, чинуш у нас еще очень много. В гимназии я училась одно время с дочкой секретаря райкома. Глупенькая такая девица, однако ни один преподаватель не осмеливался выставить ей плохую отметку...
— Так как боялись секретаря, не правда ли? Или, быть может, они обращались к нему за помощью?
— Ни то, ни другое.
— Тогда что же?
— Просто никто не осмеливался обидеть секретарское чадо. — Марика как-то странно засмеялась.
— Вы, как
— Не могу.
— Значит, и вы стали бы к таким детям относиться по-особому?
— Не стала бы: мне терять нечего.
— Странно... — Эндре сосредоточенно потер подбородок.
— А что в этом странного?
— Да согласно вашей теории любой руководитель — нечестный человек, а его дети, если они у него имеются, заранее рассчитывают на определенные привилегии.
— Примерно так оно и есть на самом деле.
— Тогда зло заложено в нас самих, а не в руководстве.
— Ничего подобного, хотя я не стану отрицать, что отношусь к детям высокого начальства с некоторым предубеждением. Я никогда не делаю поблажек. Что бы ни случилось, я всегда оцениваю знания и поступки детей, а не положение их отцов. В моем классе, например, учится мальчик Питю Ковач, дядя которого служит, кажется, в вашей части.
— Как его зовут?
— Петер Ковач, высокий такой лейтенант, в очках.
— Я его знаю. Он — порядочный человек.
— Мальчик воспитывается у лейтенанта, так как его родители погибли. Так вот он все время хвастается, что его дядя офицер. В классе ведет себя вызывающе, как маленький диктатор. Даже мне дерзит.
В этот момент дорога пошла на подъем и поезд замедлил ход. Эндре стало жарко, он расстегнул шинель.
— А вы, конечно, трепещете и перед мальчиком, и перед его дядей?
Девушка бросила взгляд на парня, поправила прическу и возразила:
— Никого я не боюсь! Я его так проучила, что он надолго запомнит. А вечером зашла к Ковачам и попросила их построже спрашивать с племянника.
Эндре обернулся, прислонился спиной к окну и посмотрел на девушку. «Симпатичное у нее лицо, — подумал он, — и очень красивые глаза, намного выразительнее, чем у Дьерди».
— Я не люблю рассуждать о политике и не очень в ней разбираюсь, но мне кажется, что проблема кадров существует там, где люди сами ее создают. Я знаком с разными молодыми людьми: есть среди них плохие, но есть и хорошие. И не каждый сын или дочь большого руководителя избалованы. Роман Варьяша потому и грешит против правды, что автор возводит эту проблему в абсолют. Если у одного секретаря райкома сын вырос хулиганом, это вовсе не значит, что дети всех секретарей тоже хулиганы. А Варьяш именно это и утверждает...
— Вы так рьяно защищаете детей начальства, будто сами принадлежите к их числу.
— Вы будете смеяться, но так оно и есть.
— Разве ваш отец шишка?
— Он писатель.
— Писатели — не начальство.
— Большинство, конечно, нет, но мой отец и несколько его друзей как раз являются шишками, хотя и не считают себя таковыми. До армии я жил во много раз лучше и беззаботнее, чем многие сыновья секретарей райкомов. Вот, собственно, почему я не люблю, когда мой отец начинает разглагольствовать о кадровой политике. Если бы он писал в своих книгах только о себе...