Стать японцем
Шрифт:
Основанное в 1884 г. «Частное гигиеническое общество великой Японии» выдвинуло новый идеал женской красоты, вступавший в противоречие с прежним представлением о сексопильной и нефертильной красавице (образцом для которой являлись гейши и проститутки) — анемичной и субтильной, обладающей «ивовым станом». «Общество» же пропагандировало «развитые мускулы, большой зад, толстую жировую прослойку»58, то есть «крестьянскую» конституцию, приспособленную для физической работы и деторождения. На лекции, прочитанной им в том же 1884 г., доктор Бельц тоже критиковал японский идеал женской телесной красоты, для которой свойственна худоба и изогнутая спина. Такая женщина — нездоровая мать, а чтобы дети были здоровыми, родители должны быть здоровыми. Немецкий врач продолжал:
В японском обществе господствовало убеждение, что мужчины реформируют свое тело сами, им же принадлежит и решающая роль в деле реформирования тела женского. Так, профессор Абэ Исоо (1865—1949) утверждал: японские мужчины должны переменить свои вкусы относительно женской красоты, и тогда на смену нынешней идеальной красавице, для которой характерны истеричность, меланхоличность, бледность, пассивность, маленький рост и телесная слабость, придет другой типаж «западноподобной» красавицы — женщины крупной, энергичной, румяной60. Таким образом, японских мужчин призывали отказаться от прежнего идеала красоты. А это уже, по мысли профессора, приведет в результате к трансформации женского тела.
Следует, однако, заметить, что в то время пропаганда дородной женщины не увенчалась успехом. Физически сильные крестьянки не становились объектом для подражания и изображения. То же самое можно сказать и о фабричных работницах (вчерашних крестьянках), статус которых являлся исключительно низким. Многие высокопоставленные деятели периода Мэйдзи, как уже говорилось, были женаты на гейшах, имели в их среде «подруг», посещение красавиц из «веселых кварталов» считалось нормой жизни элиты, самого императора окружали наложницы-аристократки, не имевшие ничего
«скамеечки». Положив на нее шею, японки сохраняли свою прическу нетронутой даже во сне. Для ее фиксации использовалось растительное масло. Японки мыли свое тело часто, но ввиду трудоемкости «возведения» причесок это требование не распространялось на мытье головы. В мемуарах сообщается, что женщины мыли голову два раза в год (в середине лета и в конце года)61. Европейцы находили, что от головы японок исходит неприятный запах. Японские гигиенисты, которые были деятельными проводниками европейских обыкновений в деле реформирования тела, стали активно пропагандировать стрижку и частое мытье головы.
Японская женская прическа не могла быть уложена самой женщиной без посторонней помощи. Теперь невозможность обойтись без помощницы стала подвергаться осмеянию и аттестовалась как «неэкономность». Участницы движения за отказ от традиционных причесок даже подсчитали в 1885 году, что услуги «парикмахерш» (тех женщин, которые помогали укладывать волосы) обходятся японкам в громадную сумму — 21 миллион иен в год62. Это соображение находилось в русле традиционных рассуждений о необходимости экономить и находило определенный отклик в сердцах японок.
Распространение европейских причесок было, пожалуй, одним из наиболее «видимых» аспектов реформирования женского тела. Что до наиболее «передовых» японок, то они кичились распущенными волосами. Вызовом обществу явился шокирующий сборник стихов поэтессы Ёсано Акико, названный именно так: «Спутанные (распущенные) волосы» («Мидарэга-ми»). Стихи этого сборника, опубликованного в 1901 г., воспевали страстную «свободную» любовь — вещь несовместимую с требованиями традиционной морали. Таким образом, волосы, считавшиеся раньше статусно-гендерным показателем, теперь выступают в качестве зеркала той новой картины мира, которой придерживается их «передовая» обладательница.
В традиционной Японии замужние женщины сбривали (выщипывали) брови, а потом пририсовывали их тушью несколько выше. Этот обычай вызывал удивление европейцев и потому был признан нецивилизованным, в связи с чем стал постепенно уходить в прошлое. Однако еще в 1880 г. В. Крестовский писал о большем количестве горожанок с выщипан-
Одним из зримых свидетельств успеха западников и гигиенистов стал постепенный отказ от чернения зубов. Чернение зубов с помощью специального раствора (чай или уксус, на-стоенный на железных опилках с добавлением лака) служило свидетельством перехода девушки в замужнюю категорию. Это снадобье было в результате признано врачами вредным для здоровья. Однако первоначальный мотив отказа от этой привычки состоял в критике со стороны европейцев, которые находили черные зубы «некрасивыми», женский рот заставлял их вспомнить о «пещерной тьме». Фукудзава Юкити вторил им, утверждая: человек получает свое тело от Неба, а потому «увечить» его (чернить зубы и сбривать брови) — это преступление против его воли64. Фукудзува Юкити был западником, но и он не мог удержаться от того, чтобы использовать конфуцианское Небо в качестве мощного аргумента.
Распоряжение 1870 г. о запрещении чернения зубов касалось только императорского рода и элиты, но именно на них равнялась страна. Именно они демонстрировали, как должен выглядеть человек нынешней «цивилизованной» эпохи. А зубы у него должны быть белыми — как тогда говорили, «словно семечки тыквы-горлянки». Так что и среди простых японок обычай чернения зубов стал постепенно уходить в прошлое (окончательно исчез только в конце 20-х годов XX в.).
Вместо чернения зубов в обиход постепенно входит зубной порошок, т. е. «беление» зубов. В то время реклама мыла и зубного порошка настойчиво подчеркивала иностранное происхождение гигиенических средств, что служило несомненным аргументом в пользу «полезности» и «разумности» предлагаемых гигиенических мер. Однако отказ от выщипывания бровей и чернения зубов «лишал» японок их замужнего статуса, что вызывало немало психологических проблем — ведь японки были лишены такого маркера замужества, как обручальное кольцо. Несмотря на настойчивую пропаганду западного стиля жизни, многие пожилые японки не желали расставаться со своими привычками. Пропаганда лучше всего действовала на городскую элиту: женщины высшего света быстро отказались от применения традиционной губной помады темно-зеленого цвета с вкраплением перламутра. На фоне густо набеленного лица эта цветовая гамма производила на европейцев отталкивающее впечатление, и их мнение оказалось в данном случае решающим.
Соображения профессора Абэ Исоо о новом идеале «здоровой» женской красоты шли вразрез со вкусами очень многих европейцев, которые, будучи пресыщены набиравшей обороты маскулинизацией европеек, пленялись японками именно традиционного типа. Они не желали видеть их одетыми в европейскую одежду, они не хотели их «эмансипации». Более всего их привлекала не «красота» японок, а их моральные качества, прежде всего верность, которую они обнаруживали даже у «временных жен» европейских мЪряков. А. П. Краснов, подробно обследовавший быт русских военных моряков в Нагасаки (в то время в этом незамерзающем порту зимовали и ремонтировались корабли российского Тихоокеанского флота), отмечал: «Я не скажу, чтобы с нашей точки зрения эти маленькие японские женщины были особенно красивы; но многие из них своим характером заставляли полюбить себя своих временных мужей и еще более любили их сами»65.
Пьер Лоти (1850—1923) в своем романе «Госпожа Хризантема» (1887), написанном под влиянием короткого пребывания в Нагасаки в 1885 г., изобразил любовь между американским моряком и японкой из хорошего дома, которую, однако, ввиду материальных трудностей продают европейскому хаму. Ради него она даже принимает христианство, но тот предает ее, и тогда она, исполненная самурайского духа, кончает с собой. Этот посредственный роман имел колоссальный успех (25 переизданий за пять лет только во Франции), вдохновил Пуччини на написание оперы «Мадам Баттерфляй» (1904).