Статьи из газеты «Известия»
Шрифт:
Для нашего времени он велик и труден
Рискну сказать, что для неподготовленного читателя он куда сложней и закрытей, чем Цветаева, и уж точно чем Ахматова, Гумилев, Кузмин. Даже Пастернак понятней — поскольку у него, при невнятице и разговорности, кристально ясное мировоззрение и простой, глубоко человечный пафос.
Никакой «неслыханной простоты» у Маяковского нет — если, конечно, читать не газетные его агитки, сочинявшиеся от отчаяния и ради заработка, а серьезные стихи любого периода. Метафоры, построение и пафос «Разговора с фининспектором о поэзии» или «Юбилейного» ничуть не проще и не прозрачнее архитектоники и символики «Облака» или «Флейты-позвоночника».
И сошел он со сцены вовсе не потому, что рухнула воспеваемая им советская империя: он воспевал не ее. Все попытки Юрия Карабчиевского принизить и высмеять Владим Владимыча в книге «Воскресение Маяковского» оборачиваются против автора, демонстрируя бессилие талантливого, но неизмеримо более мелкого человека перед дерзким, неправым, часто пугающим, но великим.
Маяковского не удается воскресить прежде всего потому, что для нашего времени он слишком велик и труден. Это доказала и попытка исполнить его стихи в качестве некоего революционного рэпа — не буду пиарить блеклую попытку, чтобы не обижать музыкантов, честно желавших актуализировать серьезного поэта.
Гибрид Лимонова с Че Геварой
Наше время — не время трагедий и страстей. У нас эпоха трагедиек и страстишек, скучного ползучего прагматизма и рыночной диктатуры. Даже политика наша называется прагматизмом. То есть все средства хороши. Поэтому до настоящего Маяка, как называли его соратники, сегодня никому нет дела.
Однако неожиданно актуализировался другой Маяковский — секс-символ. Один из самых красивых русских поэтов, герой с романтической биографией (одна большая несчастная любовь и несколько — поменьше), бунтарь-одиночка, горлан-главарь и все такое прочее. Гибрид Лимонова с Че Геварой, при этом манеры грузчика и челюсть молотобойца. Вот увидите, нам еще покажут этот гибрид.
Увидели же мы Есенина — Безрукова. Да это что, на подходе фильм Натальи Бондарчук «Пушкин. Последняя дуэль». О том, как враги России во главе с иностранным заговорщиком Дантесом убили наше национальное достояние, горячо преданное своему императору, а героическое Третье отделение пытается отомстить за него. Безруков с вот такими бакенбардами под памятником Петру взахлеб читает Жуковскому «Люблю тебя, Петра творенье». Это так, к слову.
Но меня уже дважды просили сочинить сценарий про Маяковского или пьесу про него же. Я предлагал что-нибудь по мотивам его собственных пьес или сценариев, в эстетике «Барышни и хулигана» или «Комедии с убийством», — и наталкивался на строжайший запрет: никакой стилизации, никакой литературщины. Нас интересует его любовь к Лиле Брик, странная жизнь втроем, история с Вероникой Полонской, на худой конец — дружба с чекистом Аграновым. После такого синопсиса можем поговорить и об авансе.
Нет, господа. О таком авансе вы поговорите с кем-нибудь другим.
Почему обидно за Маяковского
О ком бы вам сегодня ни заказывали написать — первое требование будет одно и то же: поменьше литературы, побольше душещипательных деталей для домохозяек! Я не знаю, заказ ли это сверху, реализация ли даллесовской установки на разрушение российского интеллекта или обычная недальновидность продюсеров и политиков, мыслящих кратчайшими историческими расстояниями. Ясно же, что при такой политике тактический выигрыш многократно перекроется стратегическим проигрышем.
Мне обидно именно за конкретного Маяковского, о котором появляются книги, статьи, а в ближайшей перспективе и кино. Обидно за воскрешаемый ныне эрзац-образ. Можно сколько угодно вспоминать о его этически сомнительных поступках — потравливал Булгакова и Пильняка, резко ответил Чуковскому на просьбу помочь его сосланной дочери, — но факт остается фактом: Маяк никогда никому не сделал гадости из зависти или личной выгоды. И Булгакова и Пильняка травил, но не как личностей, а как идейных противников. И дочери Чуковского помог, несмотря на хамский ответ.
Он был бескорыстным и чистым человеком, кто бы что бы ни говорил; можно как угодно относиться к Лиле Брик, но тройственный союз Маяковского и Бриков (впоследствии фактическими членами семьи были и Примаков, и Краснощеков) был отнюдь не примером разврата или распущенности. Это была идеологически выстроенная, серьезно обоснованная попытка строить новый быт на полном разрушении старого. И Лиля Брик была не просто развратницей — разврат был скорее теоретический, умственный, строго продуманный. Никаких картин — только фотографии. Никакого быта — только жизнь. Чуть ей почудилось в Маяковском самодовольство и омещанивание — она едва не довела его до самоубийства в двадцать третьем. Словом, сотрудничали Брики с ЧК, ломали чужие жизни или нет, но они были сложными, умными и по-своему последовательными людьми.
В 60-е годы почвенники выстраивали спекуляцию о том, как жиды сгубили великого русского поэта. Потом мы читали о том, как чекисты с помощью салона Бриков опутывали Маяковского ложью и угрозами. Теперь наверняка прочтем много пикантного о том, как Лиля скандалила с Маяковским из-за его новых возлюбленных, и это будет гаже, чем любые спекуляции почвенников или либералов.
Я бы страстно желал, чтобы сегодняшние молодые люди читали и знали наизусть Маяковского. Из его опыта выросли и Вознесенский, и Бродский, и Высоцкий, и весь позднесоветский неоавангард, и Лимонов с его гениальным ранним примитивизмом, и школа новорусского дизайна (не забывайте, он еще и плакатист, мастер четкого лозунга и графически адекватного оформления).
К сожалению, вместо великого Маяковского наши современники наверняка запомнят рослого басовитого детину, жившего на Лубянке в странной семье агента ЧК и еврейской куртизанки. Наше время, конечно, никакого другого образа не заслужило. Но заслуживает ли Маяковский этой посмертной расправы после всех идеологических чисток, из которых он вышел невредимым?
28 июля 2006 года
Дело молодых
Сорок лет назад в Пекине начались хунвейбинские погромы
Китайская «культурная революция» официально стартовала 8 августа 1966 г., ровно сорок лет назад. Постановление ЦК КПК «О китайской культурной революции» впервые назвало вещи своими именами. До этого хунвейбины уже были, в профессоров уже плевали, партийная верхушка уже прочесывалась частым гребнем на предмет выявления всякого разложения и ревизионизма, но называлось все это борьбой с мелкобуржуазными пережитками, выпалыванием сорной травы. 16 мая 1966 г. главной мишенью еще были пекинская парторганизация, мэр Пекина У Хань с его несвоевременной пьесой «Разжалование Хай Жуя», пекинская профессура, сановники, бывшие соратники. 8 августа стало ясно, что процесс будет тотальный: низвергнут не только зажравшихся, но и всех думающих вообще. Было объявлено «поглощение города деревней». Наружу вырвались самые темные инстинкты толпы. Если в мае у некоторых еще были иллюзии, что перемены затронут не всех, а только самых противных, — в августе уже никто ни на что не надеялся. Это примерно как во время расправы над РАППом или над Гусинским — когда начинают с противных, а добившись одобрения масс, принимаются за массы. Но мы постараемся без параллелей.