Статьи из газеты «Известия»
Шрифт:
Я не представляю человека, способного без прямой угрозы жизни прочесть бесчисленные «Коды Микеланджело», «Тайны Рафаэля» и «Завещание розенкрейцеров». Это даже в случае Умберто Эко было довольно вторично, а уж у эпигонов его смотрится вовсе тошнотворно.
Еще ужасней были женские детективы с их натужливым многословным юмором и неотличимыми любительницами частного сыска. От них от всех так и разило донцовскими мопсами. Грустно, когда талантливый писатель подражает сам себе, — по точному замечанию Льва Шестова, «выработать свое лицо» как раз и значит кончиться; но когда бездарный писатель без зазрения совести копирует другого, столь же бездарного, раньше других уловившего конъюнктуру, — это не лезет ни в какие ворота.
Сегодня в России почти невозможен фильм (книга, телепрограмма, песня), который бы не укладывался в прокрустово ложе формата. Вот, допустим, беру я интервью у талантливого молодого режиссера Евгения Бедарева, в прошлом рекламщика. И спрашиваю: Женя, вот сняли вы «В ожидании чуда». Все нормально, грамотно, местами трогательно. Но вы же сами из Барнаула, вы на местном телевидении работали — неужели не представляете себе настоящей жизни современных двадцатилетних, чьи проблемы не ограничиваются жаждой похудания?
Нет, отвечает Бедарев, неприемлемо, и глубина тут никакая не нужна — формат другой. Молодежная комедия. По этой же причине в «Жаре» не может быть ни единого живого героя, ни малейшего намека на реальную Москву: мы делаем Развлекательное Кино Эпохи Стабилизации. Или вы думаете, что во времена теории бесконфликтности творцы баловали зрителя разнообразием? Да тогда в год выходило пять картин, двадцать романов, Сталин все видел и читал!
Кстати, о теории бесконфликтности, выдвинутой в послевоенные годы, теперь уж и не вспомнишь кем, потому что имена этих теоретиков благополучно канули: она ведь первой легитимизировала понятие формата. Потому что, согласно этой теории, в эпоху социализма конфликт упразднен — остался только спор хорошего с лучшим.
В эпоху рынка конфликт жанров, тем и стилей тоже упраздняется — хотя по-настоящему только этим конфликтом и держится всякое художественное высказывание. Иначе фильм получается цельным, как мраморный телефон.
Положим, «Девятая рота» не Бог весть что, но по крайней мере профессиональное кино. Тут же после успеха роты появляется чудовищный во всех отношениях «Прорыв», эксплуатирующий ту же мифологему брошенной роты и истребляющих ее вражеских наймитов. Куда конь с копытом, туда и Виталий Лукин с патриотическим боевиком.
Никому и в голову не приходит, что художественная удача достигается только в полемике с талантливым предшественником — как получилось, например, у Петра Буслова, чей «Бумер» явно противопоставлен «Бригаде». Снимал бы он еще одну «Бригаду» — получилась бы лажа, которую зритель мгновенно распознал бы.
Российское кино переживает не то чтобы возрождение, но, по крайней мере, оживление: новые фильмы Тодоровского-младшего, Глаголевой, Муратовой, Росса, Полоки, режиссерский дебют Миндадзе — все как будто обещает новый, адекватный, увлекательный художественный язык. Но прокатчик не киновед, он не обязан вникать в эти тонкости. Его интересует одно: жесткое соответствие внешним нормам.
Все перечисленные фильмы пойдут даже не третьим, а пятым экраном. А вот «Параграф», выпущенный в количестве 553 копий, всем критериям соответствует: сделал клипмейкер, снялся Куценко, стреляют.
И Егор Кончаловский с «Консервами» — соответствует (300 копий). И «Код апокалипсиса» с Анастасией Заворотнюк, выходящий на экраны в мае, тоже наверняка туда вписывается: девушка-агент в сюжете, конец света в перспективе, слово «Код» в названии, продюсер Жигунов в титрах, сериальная звезда в кастинге…
Нет слов, банальность никогда не считалась главным недостатком — сюжетов, по мысли Борхеса, всего четыре, а по мне так и вовсе один: «было и нету», по нему вся жизнь развивается. Но чтобы вторичность служила единственной гарантией успеха — это что-то принципиально новое. Что-то из области мечтаний Сергея Миронова, возжелавшего, чтобы Путин был всегда, как Солнце. Или, по крайней мере, на семь миллиардов лет.
Есть ли будущее у форматного искусства? Думаю, да. Более того: оно победит. Выросло новое поколение людей: оно не ищет новизны, панически боясь ее. Оно хочет, чтобы ему каждый день показывали одно и то же — в новостях, в кино, на DVD. Это и есть стабильность в понимании новой генерации. И это, в общем, надолго.
Правда, вся эта стабильность — до первого катаклизма, который разорвет всеобщий «День сурка». Но, может быть, это поколение и апокалипсиса не заметит? Оно ведь столько раз видело его в неотличимых фильмах о конце света, что даже 11 сентября 2001 года первым делом подумало, что смотрит новый сериал…
28 апреля 2007 года
Вся Россия — наш трамвай
Общепризнанный символ России — поезд, но это верно для России сельской. Городскую полнее всего выражает трамвай, в истории, эволюции и внешности которого наша жизнь последних ста лет отразилась, как Чистые пруды в трамвайном стекле.
Начнем с того, что изобретение это наше, родное, патентованное, но Россия, как обычно, дерется за него с Европой. Счет идет на месяцы. В 1879 году Сименс выступил с идеей подземных электропоездов и показал первый в мире электролокомотив из трех вагонов, уверенно набиравший семь километров в час, кошмар, сенсация. Все радостно поехали. Первый трамвай — то есть конку на электрической тяге, двухэтажную, с током, подававшимся по рельсам, — продемонстрировал в 1880 году в Песках, на нынешнем Суворовском бульваре, инженер-артиллерист Федор Пироцкий. Никакого памятника на этом месте нет, зато бюст Пироцкого украшает собой клумбу перед витебским трамвайным депо. Тогда изобретение не прижилось, хотя прокатившаяся в нем публика в количестве 18 человек была потрясена скоростью: трамвай Пироцкого давал 15 километров в час! Годом позже на окраине Берлина был пущен регулярный трамвай, разгонявшийся уже до 30 километров в час, но более-менее современный вагон (с дугой, скользящей по проводам) возник только в 1890-м. А трамвайное сообщение в России началось в 1892-м — 20 мая, на Андреевском спуске в Киеве, ровно 115 лет назад.
Трамвай как главный российский городской транспорт — в этом почетном статусе он пребывал с девятисотых годов до пятидесятых, когда были пущены первые троллейбусы, — сделался героем десятков песен, стихов, пословиц и культовых романов, наиболее известен из которых, разумеется, булгаковский «Мастер». Из всех этих сочинений складывается занятный образ — скорее симпатичный, чем отталкивающий, но при этом и грозный для тех, кто не желает уступать дорогу. Трамвай — электризованная конка, советизированная Россия; советскую власть и впрямь можно сравнить с электрической тягой — ускорившей движение, но упразднившей живую лошадь. Сверх того, трамвай почти всегда был красный, и в этом смысле сменивший его синий троллейбус знаменовал собою оттепель, смягчение, послабление и мечту. Троллейбус — своего рода трамвай с человеческим лицом: у него есть все-таки некая свобода маневра. Не зря пословица «Не трамвай — объедешь!» сопровождала его появление: у трамвая со свободой воли дела плохи. Он не объедет никого: что левая, что правая — хрусть пополам… Отношение к советской власти у большинства интеллигентов было примерно таким же, как к трамваю: отчетливей всего оно выражено у Окуджавы в «Упраздненном театре». Ребенком он боялся трамвая — его красноты, блеска, грохота и звона, но пришел в абсолютный восторг, познав на опыте его железную предсказуемость. Трамвай подбирал его у родного дома 43 и довозил до Смоленской площади, а встречный привозил обратно. Сверхнадежность этого маршрута внушала веру в прочность миропорядка. И советская власть, при всех бесспорных минусах, была надежна — хотя громом, звоном и скрежетом могла отпугнуть кого угодно. Конечно, она отрезала голову Берлиозу, как и произошло в действительности со всей РАППовской верхушкой, — но, положа руку на сердце, кому жалко РАППовца Берлиоза? Если б он меньше мечтал о мировой революции и торжестве пролетарской литературы, зато внимательнее смотрел под ноги, — глядишь, и комсомолка-вагоновожатая была бы ему нипочем.