Статьи из газеты «Труд»
Шрифт:
Между прочим, мне хочется верить, что Соуза чист. Я вообще предпочитаю хорошо думать о людях. Правда, российский журналистский опыт подсказывает мне: без организации реальности в нашей профессии никак не обойдешься. Ленин нас справедливо учил, что газета не только агитатор и пропагандист, но и организатор: если писать не о чем — или если текущая реальность тебе не нравится, — её поневоле организуешь. Отчетливо помню забастовку в Шахтах. Сидели шахтеры напротив мэрии и стучали касками. В администрации к этому привыкли и даже находили некое извращенное удовольствие: они стучат, а мы себе сидим, ноль эмоций. Тут приехал корреспондент одного телеканала. Говорит: «А чего это вы тут сидите? Пойдемте снимем, как вы перекрыли железную дорогу, гораздо же эффектней выйдет! Я вас сниму на рельсах, а вы потом идите куда
Если бы современный российский газетчик не устраивал иногда нужных событий, ему в условиях полного политического паралича вообще не о чем было бы писать. Вот почему журналист в России — особенно в горячей точке — почти всегда по совместительству правозащитник, а если он пишет о проблемах больных детей, то волонтер или спонсор. Соуза, пишут бразильские коллеги, взялся убивать потому, что ему не хватало фактуры. Слишком мало убивают в штате Амазонасе. А у нас журналист берется перекраивать реальность, потому что больше это делать некому. Правда, с убийствами и беззакониями у нас и так все хорошо, поэтому прессе приходится организовывать в основном позитив. Вот вам и вся разница: на Западе журналист меняет профессию, чтобы организовать жареный факт, а в России — чтобы здесь можно было жить. Потому что на Западе, видимо, остро не хватает преступников, а у нас в таком же дефиците приличные люди.
№ 148, 13 августа 2009 года
Счастливый старец
Наибольшее количество людей, назвавших себя счастливыми, зафиксировано в возрастной группе от 60 до 70 лет. А наименьшее — от 20 до 30.
Американская ассоциация психологов, проведя очередной съезд в Канаде, обнародовала не то чтобы сенсационные, но прикольные данные: согласно опросам нескольких психоаналитиков в разных регионах страны наибольшее количество людей, назвавших себя счастливыми, зафиксировано в возрастной группе от 60 до 70 лет. А наименьшее — от 20 до 30. То есть молодым быть трудно.
Некоторое объяснение такому прихотливому распределению счастливцев дает следующий опрос: среди неработающих или «неполнозанятых» процент людей, довольных жизнью, опять-таки выше, чем среди трудоголиков. Оно и понятно: кто больше работает, у того больше стрессов. Жизнью доволен тот, кто в этой жизни участвует меньше, то есть ровно в пределах личной потребности. Разумеется, старость — это и болезни, и сузившийся круг общения, и пытки памяти, и что хотите.
Но в Штатах это, пожалуй, действительно самое комфортное время. Деньги есть, здравоохранение на уровне, критичность снижена, для радости нужно немногое — живи не хочу. Не зря американцы так часто страдают от болезни Альцгеймера, а наши в массе своей до нее не доживают. Почитайте свежий американский бестселлер, сочиненный дочерью Артура Миллера Ребеккой, — «Частная жизнь Пиппы Ли». Скучнейшая, вымученная вещь. Но главной героине за 50, а герою за 80, и он ей изменяет с 60-летней. Действие происходит в поселке престарелых, где и бушуют все эти страсти. Американский старец здоров, активен, полон сил и не работает — что ещё нужно для блаженства? В Америке, кстати, вовсе не принято слишком любить свою работу. Человек работает, чтобы жить, а не наоборот. Главные ценности — личные, семейные. Фанатизм — для немногих одержимых. Вот почему молодость не главное время для американца: он работает, чтобы в старости пожинать плоды.
А у нас все эти плоды до старости успевают многократно обесцениться — то кризис, то смена власти, то отмена льгот. Трудно представить более уязвимую категорию населения, нежели российский — в особенности постсоветский — старик. Старость у нас наступает после 50 лет. На работу стараются брать до 40. Высасывают — выбрасывают.
Впрочем, старость и в самом деле бывает склонна к жизнеприятию, потому что постепенная редукция всего, от кругозора до жизненных сил, волей-неволей заставляет довольствоваться малым. Этого больше всего боялся Маяковский: «Надеюсь, верую, вовеки не придет ко мне позорное благоразумие». Снизить требования к жизни, согласиться с тем, что есть, как раз и значит духовно состариться. Молодость бунтует, действует, к чему-то стремится —
№ 153, 20 августа 2009 года
Фидель побреется
После полуторагодовой паузы Фидель Кастро вновь появился на людях и выглядит даже свежей, чем до болезни.
Недоброжелатели в очередной раз посрамлены. Кажется, мировой кризис прибавляет Фиделю не только популярности, но и сил. Я даже допускаю, что в один прекрасный день он сбреет бороду. Он пообещал это сделать, если помните, когда социализм победит во всем мире.
А вот Ален Бадью, который не только левак и бывший маоист, но и, как ни крути, выдающийся французский мыслитель, в только что показанном по Би-би-си интервью предрекает, что после нынешнего кризиса коммунизм как идея имеет все шансы реабилитироваться.
Появление Фиделя на публике произошло в любопытный момент, о котором хочется поговорить особо. Существуют два типовых отношения к Фиделю в частности и социалистическому проекту вообще. Одни, утверждая вслед за Черчиллем, что демократия — лучшая из худших форм правления, исходят из порочности самой человеческой природы и полагают, что для этой порочной природы коммунизм смертельно опасен. Он неизбежно ведет к тоталитаризму, массовым репрессиям и контролю государства за личной жизнью граждан. Другие полагают, что коммунизм, конечно, не панацея, но капитализм так или иначе обречен, и если с первой попытки его установление ни у кого не получилось, это не значит, что надо признать все действительное разумным, а наименьшее зло — наибольшим благом.
Надо пытаться идти дальше и строить небывалое. Чем черт не шутит (я не уверен, кстати, что в данном случае шутит именно черт) — кризис не то чтобы приведет к реабилитации Маркса, Ленина или Кастро, но по крайней мере заставит задуматься о том, что они думали и действовали не просто так. Великих социальных потрясений, может, и не будет. Массового возврата к моде на все левое и красное — тоже. Но что коммунистов перестанут воспринимать как злодеев — это, пожалуй, возможно, особенно если кто-нибудь осмелится сказать вслух, что репрессивный путь не фатален и что капитализм сам по себе не гарантирует ни демократии, ни свободы.
Ну вот нет у нас больше социализма — и что, сильно вольности прибавилось? Только и переменилось, что железный занавес убрали. Главное же — и Фидель, и в каком-то смысле, не смейтесь, Обама напоминают о главном: ХХ век скомпрометировал ответы, но не снял вопросы. Эту формулировку Сергея Аверинцева сегодня вспоминают редко, но, думаю, интуитивно к такому же выводу приходит большинство. Я не верю в победу социализма во всем мире — и слава Богу, иначе делал бы что-нибудь для этого, как большинство убежденных социалистов, и нет никаких гарантий, что эта деятельность была бы благотворна.
Но в необходимость и благотворность левых идей — во многом олицетворяемых тем же Фиделем — я верю, и если для их реабилитации нужен кризис — ничего не поделаешь, придется платить столь дорогую цену. Если человечество само не понимает, что нужно помогать ближнему, посильно регулировать стихийный рынок и стирать социальные барьеры, пусть ему напоминают об этом экономические катаклизмы. Я не надеюсь, что в один прекрасный день Кастро скажет себе: «Наше дело победило!» — и вызовет цирюльника. Но его дело по крайней мере перестало восприниматься как людоедское. И я верю, что доживу до времени, когда на вопросы, сформулированные Лениным весьма точно, начнут давать не ленинские ответы.