Статьи из газеты «Труд»
Шрифт:
Смущает одно: военная история на глазах становится заложницей современности. Было время, когда считалось, что от Сталина во время войны исходила исключительно паника, а истинным победителем был Жуков; впоследствии — что воевать никто не хотел и победили исключительно благодаря заградотрядам; потом — что заградотрядов вообще не было и воевали на чистом энтузиазме; были времена, когда главными нашими союзниками были югославские партизаны, и времена, когда на почве вражды Сталина с Тито их запретили упоминать вовсе; была эпоха черной неблагодарности за лендлиз и полного невнимания к таким эпизодам войны, как английская кампания против Роммеля в Африке. Считалось, что судьба мира решалась исключительно
А до того главным сражением войны был эпизод на Малой земле — героический, кто бы спорил, но с главными сражениями несопоставимый. Именем Победы клялись все — это последний аргумент. Кто только не лез к ней в отцы и не набивался в сыновья — смотреть стыдно. И вот я думаю: хорошо, конечно, что Россия сейчас нуждается в дружбе с Западом и признает его заслуги. А завтра она, допустим, будет нуждаться в дружбе с Китаем. Что тогда? Будет подчеркиваться роль Китая в капитуляции Японии? Будет ли у нас когда-нибудь объективная история Великой Отечественной — и, шире беря, Второй мировой, — которую нельзя было бы постоянно использовать для сиюминутных спекуляций? А то для простого признания роли союзников в победе над фашизмом понадобилось ни много ни мало 65 лет! Сегодня Победа помогает нам дружить с прочим миром, до этого многие годы помогала ссориться с ним и противопоставлять себя ему, и где гарантия, что это не повторится?
№ 60, 8 апреля 2010 года
Они и мы
Огромный процент поляков не ждет от нас ничего хорошего и не сомневается в нашей неисправимости.
Трагедия России и Польши (а я настаиваю на том, что это общая трагедия — так же, как и Катынь) породила два главных вопроса, ответы на которые, боюсь, мы узнаем не скоро. Первый — как скажется она на отношениях Польши с Россией, на едва наметившемся сближении и поиске общего языка? Ясно, что непримиримые станут непримиримее, толерантные — толерантнее, но что случится с инертной массой, составляющей, как ни кинь, большинство?
Закрепится ли в Польше образ врага — а России к этому не привыкать, и прошлое у нас с XIV века отнюдь не безоблачное — или восторжествует славянская общность, которую не отменяют ни католичество, ни латиница? Полагаю, случившееся сблизит Россию с Польшей, хотя вывод этот кому-то покажется рискованным, а кому-то даже и кощунственным. Разумеется, достигать сближений такой ценой — вариант наихудший. То, что Россия в глазах поляков станет выглядеть местом опасным и чуть ли не мистическим, — бесспорно. Самая искренняя скорбь российских властей и населения, самое безупречное расследование, самые правильные слова комментаторов не зачеркнут десятилетия антипольской риторики в России и антирусских лозунгов в Польше.
Огромный процент поляков — хоть и не думаю, что большинство, — не ждет от нас ничего хорошего и не сомневается в нашей неисправимости; кое-что для такого отношения мы, признаться, сделали. Освобождение Польши от фашизма не отменит ее раздела по шестому протоколу Молотова — Риббентропа. Есть только два соображения — скорее иррациональных, чем логических, — которые позволяют надеяться именно на сближение, а не на новый разрыв. Во-первых, совместно пережитое горе сплачивает по определению. Это необъяснимое свойство человеческой натуры: общее преступление разводит, ссорит, а общая беда спаивает.
Никого нельзя повязать кровью, а слезами — можно. А во-вторых — в посадке президентского самолета вопреки советам диспетчеров и очевидному риску явно прочитывается воля главного пассажира, он же Верховный главнокомандующий.
Второй вопрос для России болезненней: раньше тут крепка была традиция — не столько религиозная, сколько бытовая, этническая — не плясать на костях, не сводить счеты с мертвыми и не радоваться чужой беде, даже если это беда не самого доброжелательного соседа. Сейчас в интернете — и, увы, не только — раздались пусть не слишком многочисленные, но удручающе громкие голоса отдельных ублюдков, не подберу другого слова, искренне радующихся тому, что на нашей земле погиб один из самых известных европейских русофобов. Объяснять этим людям, в чем они неправы, можно долго — и безуспешно. Куда перспективней вопрос: откуда они взялись и как эволюционируют?
Что с ними сделать? Ответ на удивление прост: появится у страны общее дело (или хоть у каждого свое) — исчезнет озлобление, вспомнятся элементарные правила: Человек хамит, кощунствует и грозит миру кулаком, когда ему нечем больше самоутвердиться. Вот почему стагнация порождает монстров чаще, чем любые катаклизмы.
№ 65, 14 апреля 2010 года
Я фиалка, а ты кудль
Все, что будет сказано ниже, не касается людей с действительно серьезными поводами для перелетов.
Вулкан с малоприличным и труднопроизносимым названием Эйяфьятлайокудль (жена немедленно транскрибировала его как «Я-фиалка-а-ты-кудль») своей дурацкой пылью коснулся меня непосредственно. Дело в том, что в воскресенье я должен был вылететь в одну западноевропейскую страну, где у меня вышла книжка, — сообщаю не ради похвастаться, а ради пожаловаться. А сын мой в это время с классом застрял в другой западноевропейской стране, где вместо недели провел полторы.
Все, что будет сказано ниже, не касается людей с действительно серьезными поводами для перелетов. Но остальным, скажу честно, огорчаться не стоит. Иногда в нашем безумном беге полезно остановиться. В 1912 году после катастрофы «Титаника» Блок записал в дневнике то ли торжественно, то ли злорадно: «Есть еще океан». У него случались такие приступы ненависти к цивилизации — вплоть до полной мизантропии. Не стану радостно кричать: «Есть еще вулкан!» — но для определенного человеческого типа (назовем его религиозным) всегда радостно присутствие в мире чего-то большего, чем он сам. Это может быть Бог, а может природа, и если иногда какой-то ледник всего 1.666 метров высотой вдруг плюет в атмосферу лавой и пылью, а из-за этого срывается по всему миру 100.000 рейсов, то возникает повод задуматься: слушайте, а может, нам было туда не очень надо?
Не надо было лишний раз вываливать все из карманов, разуваться, умолять, чтобы вам разрешили оставить при себе дезодорант-зажигалку-ножницы. Не надо надираться в буфете перед вылетом, заглушая аэрофобию, терпеть тошноту на взлете и шило в ушах при посадке. Можно курить. Не надо срываться куда-то из дома — я вот, например, разгреб все дела на неделю и оказался в ситуации «Парада планет» Абдрашитова и Миндадзе, когда меня отовсюду отпустили, а я никуда не улетел. Можно пойти с женой в кино, дописать роман, вспомнить, что есть какие-то друзья. Можно обмануть всех и внезапно прийти на работу. Они думают, я в Лондоне, а я обломался!