Статьи в журнале "Русская Жизнь"
Шрифт:
Борьба с самогоном оказалась безнадежным делом. Ни аресты, ни штрафы, ни пропаганда не помогали. А тем временем внутри самой большевистской партийной интеллигенции усиливались разногласия. Точно так же, как не было единства по вопросу о темпах индустриализации и о том, кто будет ее оплачивать, так не совпадали и мнения о том, что делать с алкоголем. И различия мнений по этому вопросу точно совпадают с общим разделением партии на левую и правую фракции.
На протяжении 1920-х годов по мере перехода страны от «военного коммунизма» к новой экономической политике смягчался и сухой закон. Из-под его действия выводили сперва вина и пиво, потом спиртные напитки крепостью до 20 %, а в 1925 году разрешена была и сорокаградусная
По мере того, как спиртное возвращалось на прилавки официальных магазинов, восстанавливалась и традиция пополнять государственный бюджет за счет продажи алкоголя. В 1930 году, несмотря на сопротивление ряда идеологических работников, Сталин принимает решение о резком увеличении производства водки. Стране были нужны деньги для подъема экономики!
Борьба с самогоноварением, разумеется, продолжалась, но ее социальный и экономический смысл постепенно менялся. Из заботы пролетарской власти о трезвости населения она превращалась в заботу о сохранении правительственной монополии на алкоголь. Государство устраняло конкурента.
Антиалкогольный плакат сталинской эпохи уже изображает не эпического рабочего с кувалдой, а опрятного функционера в галстуке, закрывающего рукой рюмку при попытке налить ему очередную порцию спиртного - очевидно, уже не первую. Вывод напрашивается очевидный: пей, но знай меру.
По-своему закономерно, что отступление советской власти от первоначально жесткой антиалкогольной политики совпадает с изменением самой власти, которая постепенно отходит от собственных революционных принципов, заменяя их прагматическими решениями. То, что Лев Троцкий называл «советским термидором», проявлялось и в алкогольной торговле!
В новой ситуации государство столкнулось с теми же противоречиями, что и при царском режиме. По мере того, как разворачивалась советская индустриализация, увеличивались и производственные мощности ликеро-водочной промышленности, реорганизовывалось и управление отраслью. Противовесом материальной тенденции по наращиванию водочного производства должна была стать просветительская и идеологическая деятельность «Общества борьбы с алкоголизмом» (ОБСА), но его радикальные лидеры, требовавшие возвращения если не к практике, то, по крайней мере, к принципам «военного коммунизма» и постепенного искоренения алкоголя из экономики, были осуждены. Сначала - политически. К началу 1930-х годов ОБСА прекратило свое существование. А наиболее рьяные трезвенники составили компанию троцкистам и зиновьевцам в застенках ГУЛАГа.
Разумеется, антиалкогольные кампании со стороны государства повторялись еще не один раз, заканчиваясь неизменными неудачами и печальными эксцессами, вроде описанного в начале данной статьи. Последняя и наиболее бестолковая из них была предпринята Михаилом Горбачевым уже на самом закате советской истории. С победой новой, рыночной идеологии страна окончательно была залита водкой, ставшей беспрецедентно доступной по цене и опасной для жизни из-за полного отсутствия контроля качества. Паленая водка и всевозможные технические суррогаты достигли такой дешевизны и доступности, что потеснили даже знаменитый деревенский самогон. То, чего не добились ни большевистские комиссары, ни сотрудники сталинского НКВД, было достигнуто за счет рыночной конкуренции. Результатом победы паленой водки и суррогатов над самогоном стал бурный рост смертности. Количество жертв алкогольной либерализации сопоставимо с потерями от небольшой войны. И войну эту никак не назовешь победоносной.
Однако, в соответствии с новыми общественными принципами, доходы от продажи алкоголя пополняли теперь уже не казну государства, а карманы частных предпринимателей. Правительство, наконец, освободилось от алкогольной зависимости, как, впрочем, и от многочисленных социальных обязательств, на которые у него давно уже нет денег.
Еще раньше подошла к концу история борьбы за трезвость. На уровне власти антиалкогольный дискурс сменился рассуждениями о наркотической угрозе. А просвещенное общество давно обнаружило всю тщетность попыток борьбы с пьянством. В пьянстве видят теперь культурную традицию и национальную доблесть, которой можно любоваться, гордиться или удивляться. И нет ни смысла, ни причины с этим бороться.
В преддверии последних новогодних праздников все основные телевизионные каналы проводили подробную разъяснительную кампанию по поводу того, как сохранить здоровье, несмотря на праздничный перепой, и как наиболее эффективно выходить из похмелья. По счастью зима 2007-2008 года выдалась теплой. Число людей, замерзших на улицах после праздника, оказалось не слишком высоким. Гораздо меньше, во всяком случае, чем потери от неправильного применения китайских петард и фейерверков.
От кошмара к стабильности
Художник Игорь Меглицкий
В официальных российских кругах не принято вспоминать прошлое десятилетие. Рассказывать о нем - это примерно то же самое, что вспоминать подробности позавчерашнего пьяного дебоша. Проще сразу признаться, что, мол, перепил, потерял контроль, а что было - не помню…
Если уж заходит речь (история есть история, из песни слова не выкинешь), то произошедшее с нами объясняется тем, что на первых порах руководство страны досталось дилетантам, некомпетентным людям, в лучшем случае - наивным идеалистам-западникам, которые то ли по безответственности, то ли по глупости, то ли из-за отсутствия патриотизма или еще по какой-то субъективной причине ввергли страну в катастрофу. После чего, на рубеже 2000-х, за дело взялись серьезные люди, которые все исправили, привели страну в порядок, «подняли с колен». И теперь все хорошо. Happy end.
Что делали «серьезные люди» 2000-х в течение «лихих 90-х», нам сегодня предпочитают не рассказывать. О чем см. выше. Никто ничего не помнит, а если и помнит, то нам не скажет. Потому что по-настоящему значимые политики в современной России не имеют биографии. Если на Западе (и в любом другом мало-мальски устоявшемся обществе) политическая биография является залогом доверия к политику, основой его авторитета, то у нас наоборот: для того, чтобы к представителю власти относились с доверием, он не должен иметь биографии. Государственные лидеры обречены возникать перед нами сразу и ниоткуда, как черти из коробочек.
Между тем история 1990-х годов контрастирует с нынешним периодом скорее по форме, нежели по сути. Точно так же, как политические и бюрократические лидеры сегодняшнего дня являются на самом деле выходцами из той эпохи, так и весь российский капитализм является порождением того самого недоброй памяти переходного периода. Ничего иного и быть не могло.
Советская система была в глубоком кризисе, не только потому, что массы интеллигенции хотели перемен, но в первую очередь потому, что этих перемен еще больше хотела бюрократическая элита. То, что она дала выразить подобные настроения интеллигенции вместо того, чтобы объявлять о них самой, свидетельствует лишь о мудрости и дальновидности советских чиновников. В конце концов, те, кто формулировал политику, не несли за нее даже моральной ответственности - для этого были добровольные помощники из числа писателей, интеллектуалов, артистов и просто массовых представителей «демократической общественности», которые кричали тем громче, чем меньше понимали происходящее. К ним и все претензии.