Статьи в журнале "Русская Жизнь"
Шрифт:
Свободный труд в Англии и Голландии субсидировался за счет несвободного труда негров в Америке или крепостных в Восточной Европе. Развитие промышленности Запада стимулировалось поставками сырья из колониальных и полуколониальных стран. А главное, накопление капитала в основных центрах обеспечивается перетоком финансовых ресурсов из стран периферии. Чем больше денег там зарабатывают, тем больше средств, в конечном счете, будет переброшено на лондонскую биржу или на Уолл-стрит. Центров накопления не может быть слишком много, иначе накопление будет неэффективным. Без централизации капитала не будет и концентрации капитала. Эту простую логику прекрасно понимали все русские предприниматели, начиная с открывавших свои конторы в Амстердаме Строгановых, заканчивая современными менеджерами
Но если уж мы вернулись к разговору о России, то в чем состоит ее загадочная специфика? Каково ее место в этой системе? Нетрудно заметить, что оно оказывается промежуточным. Россия типичная страна «полу-периферии». С одной стороны, явные признаки периферийной экономики. Пресловутая отсталость, которая воспроизводится снова и снова, несмотря на все усилия власти и общества, отчаянно стремящихся со времен Ивана Грозного ускорить развитие (мы за ценой не постоим, но за что именно мы платим?). С другой стороны, это великая империя, одна из основных европейских держав, на которых держится мировая политическая система. Государство, не только обладающее огромными военными возможностями, но и постоянно выступающее передовым отрядом Европы по отношению к Азии. В глубинах азиатского континента, там, куда не мог добраться великий Британский флот, европейский порядок (и, увы, диктуемые им колониальные правила) устанавливал русский пехотинец - в Средней Азии, в Китае, в Персии. Для насаждения капитализма в Азии удалые эскадроны казаков сыграли ничуть не меньшую роль, чем красные мундиры солдат королевы Виктории.
Итак, периферия. Но одновременно империя. Периферийная империя.
Население периферийных стран не столько бедное, сколько бесправное. Материальные проблемы являются не в последнюю очередь следствием подобного бесправия. Логика развития навязывается мировым рынком, значит, «местные» должны приспособиться. Нельзя их спрашивать. Что они понимают в глобальном разделении труда?
Экономика развивается как колониальная. Отношение власти к населению такое же, как в колониальных странах. Власть единственный европеец в России. Массы - дикие и отсталые по определению, ибо другими им и быть нельзя. Так положено. Так правильно.
Британский журнал в конце Крымской войны недоумевает: какие могут быть у нас претензии к политической системе русского царизма - разве не такую же точно систему мы сами построили в Индии?
Но наши «колонизаторы» не иноземцы, не захватчики. Они свои. Родные. Любимые. Защитники наши. Борцы за национальную независимость и мощь нашей державы. Колониальная власть в России - это ее собственное государство. Роль плантационных негров играют собственные мужики.
Зависимость от мировых рынков, которая, несмотря на огромные размеры и «бессчетные» ресурсы, постоянно - начиная со времен Ивана Грозного - вовлекает наше Отечество в «чужие» войны и споры, обрекает на потрясения, спровоцированные «чужими» кризисами и толкает на вмешательство в непонятные и загадочные для русского человека конфликты. Гренадеры Петра Великого то высаживаются в пригородах Копенгагена, то в сопровождении британского флота плывут обратно, Елизавета Петровна шлет свои армии захватывать Берлин, чудо-богатыри Суворова зачем-то переходят через Альпы, армии Александра I дерутся с французами у Аустерлица. Смысл этих предприятий темен и недоступен даже Данилевскому, сетующему, что русские постоянно воевали за «европейские интересы».
Великие перспективы открывались за счет участия в европейской истории, в политической системе великих держав. А мужик, куда ему деваться? Он брал ружье и шел по разбитым дорогам на Запад, по безлюдным степям на Восток. Только один раз по-настоящему в масштабах всей страны взбунтовался. Проникся идеями. Обозлился. Устал. В 1917 году система рухнула. Новая, построенная на ее месте, оказалась не демократичнее и не гуманнее. Но все же, на первых порах, была другой.
Советская интерлюдия, выключив страну из системы мирового капиталистического накопления, позволила на некоторое время изменить логику развития. Именно благодаря этому был обеспечен уникальный в мировой истории рывок, беспрецедентная индустриализация и модернизация в бескрайней стране. Советская скромность была далека от западного потребительского изобилия, но все же оказывалась несравненно лучше отчаянной бедности стран третьего мира. Однако уже к концу советского периода мы возвратились в глобальную систему, взяв в международном разделении труда роль надежного поставщика сырья и топлива.
Мы снова стали частью периферии. И как бы ни утешали мы себя красивыми словами про государственное могущество и великое будущее, это не изменит экономической реальности современного мира. Вернее, могущество и величие вполне возможны. Но они не являются лекарством ни против бедности, ни против бесправия.
Сегодня Россия в очередной раз поднимается с колен, гордится своими успехами и самоуверенно заявляет, что мировой экономический кризис не имеет к нам никакого отношения. Лет десять назад либеральная публика сетовала, что отечественный капитализм - недоразвитый, деформированный совковым влиянием, не такой, как на Западе. Сегодня, не переставая вздыхать по поводу недостатка европейского лоска у местного начальства, либеральная публика тихо надеется, что слова об «особом положении» Отечества в мире окажутся правдой, и нас минует мировой кризис.
Не надейтесь.
Цены на нефть подчиняются хорошо известным закономерностям мирового рынка. В период экспансии сырье и топливо дорожают быстрее, нежели промышленные изделия. Когда на смену росту приходит спад, цены валятся. Сырье и топливо начинают дешеветь быстрее, чем все остальные товары.
Данный сюжет российская экономика повторяла неоднократно, начиная с XVII века, заканчивая временами Великой депрессии, которая, обрушив сталинский план индустриального рывка, подтолкнула кремлевских лидеров начать коллективизацию.
На протяжении веков менялось лишь сырье, которым мы торговали. Сперва Россия снабжала Англию и Голландию материалами для кораблестроения. Наши канаты и мачты стояли на кораблях Фрэнсиса Дрейка, сокрушивших «Непобедимую Армаду» (батальные сцены в фильме «Золотой Век» должны бы вызывать у нас приступ патриотической гордости). С XIX века главным вывозным товаром стало зерно. Теперь газ и нефть.
В период мирового подъема перераспределение финансовых потоков идет в пользу поставщиков сырья. Неудивительно, что в такие периоды правители Отечества проникаются самоуверенностью, а интеллектуалы буквально лопаются от патриотизма. Военная мощь государства нарастает пропорционально притоку средств. Народным массам перепадает куда меньше, но они могут радоваться за родную державу.
Социальные проблемы не решаются и не могут решаться, поскольку для успешного участия в мировой экономике это не требуется. А положение все равно объективно исправляется. Зачем принимать какие-то специальные меры, если все само собой идет к лучшему? Страна стоит на пороге процветания. Именно на пороге, потому что процветает меньшинство, но большинство начинает верить, что и ему очень скоро что-то достанется.
Увы, после наступления мирового кризиса все меняется. Ножницы цен разворачиваются в противоположном направлении. Накопленные средства сгорают. Укрепившаяся национальная валюта теряет «былую славу». Приобретенные выгоды утрачиваются, ресурсы утекают из страны. Если же к этому добавляется и военно-политический кризис, то появляется и соблазн применить боевую мощь, не зря ведь накопленную в годы «тучных коров». Только при стремительно слабеющей экономике теряют силу и военные мускулы государства. Так было и в Крымскую войну, и в Русско-японскую, и в Первую мировую. Хочется хотя бы надеяться, что данный список не будет продолжен.
Самодовольство интеллектуалов и политиков сменяется растерянностью, трусостью и самобичеванием. Из маниакальной фазы идеологи переходят в депрессивную.
Если смотреть на происходящее с обычным для нас фатализмом, то можно увидеть лишь печальное чередование фаз, регулярное крушение надежд и колебания от необоснованного оптимизма к пессимизму и отчаянию. Но почему мы должны смотреть на кризис непременно глазами обреченных? Почему не увидеть в нем долгожданной возможности вырваться из порочного круга?