Статьи. Эссе (сборник)
Шрифт:
Дубулты, 1985 год. Обсуждаем рассказы Штерна. Слово берет известный писатель Б., руководитель группы. Не глядя на Борю, неприятным скрипучим голосом он начинает говорить о том, что не знает, чему больше удивляться: способности Штерна набредать на смешные ситуации или же его дару превращать эти находки в анекдоты, в плоские карикатуры. Впрочем, (тут голос мэтра наливается ядом) подчас из-под пера Бори выходят произведения настолько самобытные, что вообще ни в какие ворота не лезут. («Я имею в виду
Семинар заинтригован. Я – тоже. Еле дождавшись перерыва:
– Борь, а планетарно-сексуальный – это как?
Вздыхает страдальчески:
– Ох, Женьк… Ну, не нравится мне, как он пишет… Прочёл у него рассказ – а там два альпиниста лезут на марсианский пик, ну, и ведут философские беседы. И всё! Ну, я и подумал: написать, что ли, вроде как пародию?.. Тоже лезут два альпиниста, только не на пик, а на огро-омный такой… – Следует выразительный жест.
– И ты это уже написал?!
– Я это уже напечатал!!
Ну, знаете… Так не бывает.
Озорник? Конечно, озорник. И по тем временам, я бы сказал, озорник отважный…
Лишь потом, познакомившись с Борей поближе, я понял, что это даже не отвага. Это больше, чем отвага, – это отказ играть по предложенным свыше правилам. То ли мудрая наивность, то ли наивная мудрость – поди пойми!
А в самом деле, обратите внимание: все персонажи Штерна – наивны и поэтому вечно попадают в забавное положение. Мало того, именно из-за их наивности становится нестерпимо ясен весь идиотизм окружающей жизни.
Наивен капиталист из параллельного мира, полагающий, что директор повесил над столом в кабинете портрет своего дедушки.
Наивен старенький скульптор, свято уверенный в том, что Великую Октябрьскую революцию подстроили его конкуренты и завистники, дабы сорвать открытие заказанного партией кадетов бюста Родзянко.
А уж как наивен Максимилиан Волошин из первого варианта «Эфиопа»!
– Волошин, – представляется он шкиперу. – Русский поэт серебряного века…
Для сравнения случай из жизни: завершается – не помню уж который по счёту – «Интерпресскон», ознаменованный какими-то неприятными инцидентами. Заключительную речь держит Борис Натанович Стругацкий:
– …ну что я могу сказать, господа? Только то, что говорил и раньше. Пить надо меньше!
Исполненный наивного (опять-таки наивного!) ужаса голос Бори Штерна из зала:
– Как?! Ещё меньше?..
Подозреваю, что всех своих героев Боря списывал с себя, и, что удивительно, не повторился ни разу.
Ещё одно тому доказательство: все его персонажи невероятно обаятельны (причём, как правило, именно из-за своей наивности). Все. Даже мордоворот-дракон, у которого из воротника куртки торчала всего одна голова, да и та с каторжным клеймом, а вместо остальных – аккуратные обрубки. Даже начальник врангелевской контрразведки, прилежно записывающий за Сашком частушки: «Огур-чики-чики… помидор-чики-чики…» Даже
Уму непостижимо: столько книг – и ни одной откровенной сволочи среди героев!
Каким же нужно быть хорошим человеком!
Имя Штерна, как я уже говорил, овеяно легендами и увито анекдотами. Подобно своим персонажам Боря то и дело влипал в невероятные и неизменно забавные ситуации, отчего общая любовь к нему лишь усиливалась. Памятна история о том, как Боря в отеле «Турист» потребовал документы у Чадовича, и это его незабвенное «Ж-ж-ж…», которым фантасты пару лет приветствовали друг друга при встрече, и многое, многое другое, чего я пересказывать не намерен, поскольку и без меня перескажут.
Обсуждаем рассказ Штерна «Галатея». Слово берет рижанин Коля Гуданец – наш будущий друг, о чём мы еще не знаем. Ему хорошо. У нас ни одной книжки не вышло, а у него целых две. Ещё у него ухоженная борода, две курительные трубки в чехольчиках, а брови Коля ради вящего эстетизма держит приподнятыми.
– Вы травестируете, – с прискорбием говорит он Штерну. – Причём постоянно…
– Простите… как? – не верит своим ушам Боря.
Гуданец несколько даже шокирован.
– Э-э… травестируете…
– А это что такое?
Ну вот! А еще фантаст! Мог бы и знающим прикинуться…
Хрустальный интеллигентный голосок одной из участниц:
– Мне кажется, название рассказа («Галатея») не совсем соответствует его содержанию…
Боря (мрачно):
– А это не моё название. Это «Химия и жизнь» переиначила…
– Вот как? – удивляется хрустальный голосок. – А у вас он как назывался?
– «Голая девка», – отрывисто сообщает Боря.
В зале приглушенный гогот.
Чего ржёте-то? В самом деле – «Голая девка»!
Вот судьба: всю жизнь говорил правду – и в итоге прослыл юмористом…
Ну не зря же любимым Бориным писателем всегда был Антон Павлович Чехов!
Ссориться с людьми Боря Штерн не умел (случай с мэтром Б. ссорой не назовешь), а если пытались втянуть в окололитературные склоки и дрязги – он либо уклонялся, либо пытался сделать их литературными, а это уже, согласитесь, совсем другой коленкор.
– Ребята! Ну что вы там делите? Посмотритесь в зеркало! Сколько вам лет? Старые, толстые, лысые… Давайте лучше вместе повесть напишем. Я начну, а вы продолжите…
В этом весь Штерн.
Мягок, покладист, но только до определенной степени. Как там у Матфея? «И кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два». Полпоприща Боря, пожалуй, одолеет. Потом неминуемо опомнится – и пошлёт принудителя куда подальше.
Особенно забавно вышло в Дурмене (это под Ташкентом), где, не помню уже, за каким дьяволом, собрал нас на закате (или на заре?) перестройки кооператив «Текст».