Статьи. Эссе (сборник)
Шрифт:
Распахивается дверь номера, и на пороге возникает писатель К. Этакий, знаете, губитель женских сердец. Серая тройка, галстук, петушья осанка, в руке – бутылка шампанского, глаза горят. Он собрался на поиски приключений – и ищет напарника. Однако в номере вокруг красного пластмассового ведра с розовым мускатом собрались исключительно супружеские пары. Хищным оком вошедший обводит честную компанию – и – о, счастье! – на кровати у стеночки, уютно свернувшись калачиком, спит одинокий Штерн. Вот она, жертва!
– Боря, вставай! – тормошит его писатель К. – Пойдем по бабам!
– Ну чего, чего?.. – бормочет
– Вы все пьяницы! – объявляет К., оборачиваясь к нам (половина присутствующих, напоминаю, дамы). – А я – гуляка… Вставай, Боря! Пойдем от них!
Бедный Боря встает, но вежд разлепить не может. На нём – мешковатые спортивные штаны, майка и тапочки. Торжественно вручённую бутыль он машинально прижимает к пузику.
Мы высыпаем за ними в коридор. Картина – потрясающая. Впереди гордо вышагивает К. Даже не вышагивает – он шествует стопами. А за ним, чуть поотстав, удивительно похожий на медвежонка, обрёченно косолапит так и не проснувшийся Штерн с бутылкой шампанского.
К. склоняет ухо к двери некого номера и галантно стучит в неё костяшкой пальца. Дверь открывается, и в коридор, действительно, выглядывает нечто женского пола. Завязывается светская беседа.
Боре надоедает стоять, он поворачивается и, по-прежнему не открывая глаз, возвращается в наш номер, где тут же сворачивается калачиком у стеночки. В обнимку с бутылкой.
Минуты через три дверь отворяется с треском – и влетает К. Он в ярости. Он мечет громы и молнии. Он обвиняет Борю в предательстве и прочих страшных вещах.
Боря отрывает от подушки тяжёлую всклокоченную голову, смотрит на беснующегося К., как бы припоминая что-то, – и…
А вот дальше не помню. То ли послал сначала (по-доброму! по-доброму!), то ли просто уснул.
Глядя на него, невольно хотелось быть таким же. Каждый раз привозить в подарок новую шутку, например…
– Боря! Я тут днями Стерна перечитывал… Хочешь хорошее название для романа?
– Давай!
– «Шентиментальное путешештвие». Напишешь?
– Ага…
Надул, не написал.
Записным остряком Боря никогда не был. Просто окутывала его некая добрая аура, причем всё, чего она касалась, немедленно обретало забавные черты. Поэтому о спящем Штерне ходило не меньше легенд, чем о Штерне бодрствующем (аура во сне никуда же не исчезает!).
Одесса. Фанкон-95. Зачем-то направляемся в Борин номер. Открываю дверь – и столбенею: на кровати мирно посапывает отвернувший к стеночке Штерн, а на нем возлежит большая чёрная-пречёрная кошка. Услышав всхлип петель, она вскидывает голову и устремляет на нас строгие зелёные глаза, как бы вопрошая: «Ну и что вы сюда припёрлись? Видите же – спит человек!»
– Ведьму снял!.. – ахнули восхищённо у меня за плечом.
Удалялись на цыпочках.
А однажды мы с Борей Штерном стали соавторами. Услышав мое вольное подражание Лермонтову:
Я пил из чаши бытия,а вот края обгрыз не я, –Боря встрепенулся.
– Женьк… А можно я это в повесть вставлю? Со ссылкой – всё как положено…
– Боря! – взревел
И ведь не просто вставил. Творчески развил. Если помните, робот Стабилизатор только и делает, что варьирует это двустишие. Так вот, Борин вариант:
Я пил из чаши бытиядо самого закрытия, –пожалуй, посильней оригинала.
А потом ещё был «Эфиоп». И было чертовски лестно, что добрая треть эпиграфов – мои стихи. Тем более что в ту пору я даже не надеялся издать их отдельным сборником. Боря все хотел, чтобы мы с ним обменялись на «Эфиопе» автографами…
Так и не успели.
И все его любили. Его нельзя было не любить. У нас в семье, помню, в ходу была агрессивная фраза: «А птичку нашу, Штерна, прошу не трогать!» И употреблялась она по любому поводу. Даже когда никто никого не трогал.
Как ни странно, это его и подвело – всеобщая любовь. Не надо ему было, конечно, так пить. Но попробуй уйми тех же фэнов, неистово стучащих по столу донышками стаканов и скандирующих: «Хотим выпить со Штерном!»
Вот и выпили. До дна.
Может быть, поэтому он и перестал одно время ездить на конвенты – берёг остатки здоровья. А ещё мечтал о бетонном бункере как об идеальном месте работы. А когда исчезли из продажи сигареты, подарил мне трубку (вот она, до сих пор лежит на столе). А когда нас с Любой в 1984-м гоняли за фантастику, позвонил и сказал, как бы извиняясь за этот поганый мир: «Женя, козлов много…»
Плохо без него.
2001
Разборка с Маркионовым
Даже если интеллигент верит в Бога, он верит в Него по-своему. В декабре 1999 года бывший монтировщик сцены, филолог-недоучка Валентин Маркионов (как ни странно, это не псевдоним, а подлинные его имя и фамилия) на средства оставшегося неизвестным спонсора выпустил малым тиражом тоненькую книжицу с неряшливым названием «В начале был конец», где изложил в общих чертах суть своей ереси. В том, что это именно ересь христианского толка, а не новая религия, сомнений быть не может: возводя химерическое здание собственного вероучения, безработный честолюбец опирался в основном на синодальное издание Библии. К неканоническим книгам и апокрифам, он, судя по всему, равнодушен.
Выход книжки в свет остался практически незамеченным, но вскоре вокруг Маркионова собирается группа единомышленников и через пару месяцев заявляет о себе поразительными по нелепости актами вандализма. Журналисты клеймят тоталитарную секту (раз хулиганят – значит, тоталитарная). Заводится уголовное дело. Публикуются комментарии учёных и священнослужителей. Словом, по нынешним временам – ничего особенного.
Если бы не одна странность.
Вовсе не желая прослыть защитником новоявленного ересиарха, я тем не менее рискну вмешаться в полемику, ибо, на мой взгляд, кандидат исторических наук Э.Г. Страдников и автор гневной статьи «От лукавого!» о. Онуфрий (Агуреев) не до конца вникли в суть явления. Первый, как мне кажется, необоснованно приписал Маркионову не свойственные тому гностические идеи, второй же сгоряча причислил его к сатанистам.