Статьи
Шрифт:
Колоссальную роль в размежевании разных направлений, как мне кажется, сыграла эмиграция. Прежде всего потому, что главным среди лозунгов оказалось право на эмиграцию. Оно было объявлено как первое среди равных прав человека. Крестьяне в то время ещё не имели паспортов, они не могли переехать не то что в другую страну - а внутри своей области, им же говорили, что главное право - право на эмиграцию. Ситуация усугублялась ещё обращением некоторых из диссидентов к иностранным правительствам с требованием строить отношения с СССР в зависимости от положения с правом на эмиграцию, что воспринималось как бестактность, как забвение того, что происходит с народом. А это, в свою очередь, привело к отсутствию какой-либо поддержки, вызывало ко всему движению скептическое отношение. Как результат, среди диссидентов
Кстати, эмиграция играла и чисто практическую роль. Очень много было людей, которые на ней просто спекулировали, делали на этом карьеру, создавали шум, временную какую-то комиссию. Агентство Новостей, например, которое существовало неделю, о нём писали все зарубежные газеты: "появилось независимое Агентство Новостей", им из-за этого давали визу на выезд, и они, как известные диссиденты, отбывали на Запад.
Такой был известный критик в "Новом мире" - Феликс Светов, потом его отношения с "Новым миром" испортились, его перестали там печатать. Он стал писателем, но то, что он написал, здесь не напечатали. У него вышел роман, а может быть, и два за границей. Он напечатал в русской эмигрантской газете "Русская мысль" в Париже очень яркое письмо, которое давало следующую картину эмиграции. Эмиграция - это торг. Но трудность заключается в том, что товар этот можно создать только здесь. Это может быть всё что угодно. Пять лет лагерей, увольнение с работы или какая-нибудь очень хлёсткая статья с плевком на Россию, всё что угодно. Но это звучит только, когда оно здесь. Там оно уже не воспринимается. Но реализовать его в качестве популярности, денег, места можно там. Вот это такая торговая кампания по созданию этих ценностей здесь, их реализации там.
В то же время среди людей, которых в какой-то мере можно условно назвать диссидентами, были люди совершенно другого типа. Таким был, например, Владимир Осипов, издававший журнал "Вече", о котором я уже упоминал. В конце концов он получил за это восемь лет, отсидел. А в журнале нет ни строчки, которую сейчас нельзя было бы напечатать. Но это был редкий журнал русского направления. Таким был Леонид Бородин, который получил десять лет за свои чисто литературные произведения и попал в самый суровый лагерь "особого режима", где таких "злодеев" было на всю страну менее двадцати человек. Если бы не перестройка, ему бы этого не пережить.
Было много диссидентов, которые остались неизвестными, остались бедными как церковные мыши и абсолютно ничего не получили, кроме нескольких лет лагерей и испорченной жизни. И наконец, слово "диссидент" вызывает большое раздражение у людей, которые хотели бы сами слыть "борцами за свободу", но у них смелости не хватало. Всё-таки это были сотни людей, которые - каковы бы ни были их убеждения - готовы были за них идти в лагеря. Если человеку давали семь лет лагерей, то уж по крайней мере он выходил с язвой, а были такие, как, например, Юрий Галансков, которые и не вернулись.
В общем, к явлению "диссидентов" очень подходит одно суждение Достоевского о тех "диссидентах", которые были на сто лет раньше: он говорил, что среди них "много мошенников, но несомненно было, что много и честных, весьма даже привлекательных людей, несмотря на некоторые всё-таки удивительные оттенки. Честные были гораздо непонятнее бесчестных и грубых, но неизвестно было, кто у кого в руках".
– Вы сказали, что сборник "Из-под глыб", составленный вами вместе с Солженицыным, вызвал непонимание именно в среде диссидентов. Чем вы это объясняете?
– Правозащитное движение базировалось на абстрактных принципах правозащитности. Сторонников этого движения коробил излишний, как им казалось, уклон сборника "Из-под глыб" в сторону национальных проблем. То, что в сборнике говорилось о России, о православной церкви даже, выходило за рамки защиты прав. Сейчас о церкви говорят все кому не лень, и это уже ни на кого не производит впечатления новизны. В то время наше обращение к проблемам России и церкви вызвало шок: как, дескать, так, культурные люди, о них не скажешь, что это бабушки неграмотные, а рассуждают о таких вещах.
– В "Русофобии" на основе анализа исторических и современных зарубежных источников, а также публикаций "самиздата" вы показали, что в самом явлении так называемого "Малого Народа", характерном для разных стран и разных исторических эпох, заложены причины многих национальных катастроф. Но история повторяется не всегда в виде фарса...
– Это действительно поразительное явление и образование "Малый Народ". Образование некоторых плотных меньшинств, у которых есть стандартный взгляд почти на все явления жизни. Поговорив с человеком, вы это сразу определите. Можете спросить, какие поэты ему нравятся, какие композиторы, какие писатели, какие политические деятели, какой шахматист лучше. Он может и в шахматы не играть, но скажет вам, кто лучше, а кто хуже. Вся жизнь его строго определена. Это чувство отдачи себя во власть некоей мощной силы, благодаря чему он становится частичкой этой силы, теряет свою особенность, но зато приобретает колоссальную мощь. Конечно, прообраз таких движений где-нибудь в религиозных сектах, особенно в средневековых, западноевропейских. Во многих течениях люди приобретают такую психологию. Она даёт ощущение силы - в жизни всё ясно, для свершения есть колоссальные возможности, только нужно пожертвовать собой, слиться с силой, которая тобой руководит.
Возникает вопрос, что же это такое? Кому это нужно? Такое впечатление, что это не просто собрания людей, а какие-то структуры, в некотором смысле даже одушевлённые, некий новый тип индивидуальности. А что такое индивидуальность? Это не стандартный вопрос. Например, пчелиный улей - это собрание большого количества отдельных пчёл. Но у улья есть обмен веществ. Пчёлы машут крылышками, в улье циркулирует воздух: у улья есть дыхание. Пчёлы поддерживают в улье температуру 34°С очень точно. У улья есть половые клетки: трутни и матки, и так далее. То есть более точное понимание природы улья создает представление, что это единый организм, который устроен так, что отдельные частички его могут далеко летать и возвращаться. Но выделенная из улья пчела гибнет и существовать не может.
По-видимому, существуют какие-то индивидуальности большего масштаба, которые создают такие силы, что включение в них для отдельных людей и дает это особое ощущение "Малого Народа". Но те силы, о которых я говорю в "Русофобии",- это силы, лишённые созидательных возможностей, потому что они существуют за счёт изоляции от почвы, а созидательные возможности всё же исходят от почвы. Подобные силы опасны. Они чрезвычайно опасны особенно сейчас, в период перестройки, поскольку перестройка в каждом организме это критический момент. Старые механизмы, какими бы они ни были консервативными, отжившими свой век, всё равно ещё как-то функционировали. А они ломаются, в то время когда новых ещё не создано. В этот момент организм находится в неустойчивом состоянии и влияние организованных дестабилизирующих сил особенно опасно, может быть особенно эффективно.
Когда я писал "Русофобию", то указывал как на будущую возможность на то, что группы, ушедшие в основном в эмиграцию, могут в какой-то момент вернуться. Что в некоторой степени, может быть, сейчас и осуществляется. Особенно тревожат, конечно, имеющиеся у нас исторические аналогии, когда то же самое явление "Малого Народа", скажем, в 20-е годы, создавало ненависть к деревне, к православной церкви, ненависть, направленную против крестьянской цивилизации. Тогда это были и Троцкий, и Безыменский, и многие другие. Сейчас мы видим, что такое же раздражение вызывают деревенские писатели. Вот один из множества примеров. В журнале "Юность" (1988, № 6) напечатано стихотворение "Вандея". Там даются такие характеристики: "Литературная Вандея в речах о Родине радея..." "За экологию природы встаёт, витийствуя, она, но экология свободы ей непонятна и страшна". "Когда талант в такой трясине, обидно чуть ли не до слёз". Кто эти писатели, в которых автор со слезами признает талант, которые "витийствуют" об экологии, догадаться, конечно, нетрудно - это современные "деревенщики". О них же читаем далее: "провинции французской имя к родимым рылам приросло". "Она рычит в квасном угаре" и т. д. Что это, как не та же самая злоба, что в известных отзывах Троцкого и Бухарина о тогдашних "деревенщиках": Есенине и его круге? Та же злоба, что и в стихах Безыменского: