Status in statu (Государство в государстве)
Шрифт:
Ваня благодарил судьбу, что ему удалось получить ночную работу, и он не видел всего этого, происходящего преимущественно днём, блядства. Он с головой ушёл в себя, в спорт, и, иногда, в ночные беседы с Татарином и Толиком.
Вадзык готовился как можно быстрей освободиться по УДО и наставлял Ваню на своё место. Но Ваня, при сложившемся положении, совсем уже туда не стремился. Баха подминал всё под себя. Его сеть информаторов расширялась с каждым днём. Ваня, работая ночью, просто наслаждался тишиной и покоем. Но и медсанчасть отдавать в сучьи руки не хотелось… В больницу продолжали приезжать этапы с 7-ки и 2-ки, но если раньше прибывшее гадьё били беспощадно, то сейчас их уже никто не трогал: никому не
Вадзык успокаивал Ваню:
– Ничего не бойся. Пока Орлов здесь, он в обиду своих не даст. Он здравый, хороший мужик. Сколько меня хотели убрать, но не смогли.
Но от своих информаторов Баха уже знал, что Вадзык делал за спиной медработников для блатных и прочих зеков. Знал он и за инвалидности, и за постельные режимы, за всё, что зависело от Вадзыка, которому Баха уже дышал ядом в спину.
Вадзык всё это чуял и хотел как можно быстрей вырваться на свободу, пока его не упекли в пресловутую «семёрку».
– В любом случае, мне тоже есть, что им всем сказать! – кипятился Вадзык. – Я – один. Я – инвалид, вешу всего 48 килограммов, без пальцев. Если они не могут справиться с блатными, то что могу сделать я? Ну, какие ко мне могут быть претензии?
– Братан, не гони! Всё будет нормально! Главное сейчас, не давай им повода. – успокаивал Ваня Вадзыка за очередной партией в шахматы в безлюдной палате.
– Представляешь, Ваня, наших фельдшеров возят на 7-ку для освидетельствования пацанов. Они смотрят их, ведут медкарты, а те вообще с ними не разговаривают. Зашуганные и запуганные до немоты. Что там они с ними делают? Попали ребята в настоящий концлагерь.
Ваня мог представить, что там могут с ними сделать. Он своими глазами видел все спецэффекты, ломающие людей. Что там Гуантанамо! Тут у нас под боком свои концлагеря покруче любых американских будут!... И это всего лишь за приверженность к пусть даже и Воровской идее! Но ведь у нас в стране её никто официально не запрещал! Но всё равно живого человека смешивают с грязью, чтобы он не выделялся и был послушным как все. Конечно, наличие всяких разных мнений создаёт суматоху и вызывает нестабильность. Но разве демократия не подразумевает свободу самовыражения и возможность иметь своё мнение? Зачем тогда о демократии разглагольствуют наши политики, меняющие, как лагерные суки, свои убеждения и взгляды при каждом, даже самом бессмысленном повороте государственной машины? Перекрасившись в очередной раз, они пудрят мозги народу какой-нибудь новой затхлой идеологией, вдолбленной в их тупые головы старыми кукловодами.
И, наблюдая за всеми этими мелкими местными коллизиями, Ваня начинал понимать истинную цену вещам. Что для него идеи? Что – друзья? Он всё оценил по-новому и расставил по своим местам старые и новые приоритеты. Он нисколько не жалел, что оказался в самой гуще этих Омских преобразований, когда ломали старое и пытались насаждать будто бы новое. Перед его глазами кипели и бессмысленные распри, и разворачивалась нескончаемая война чёрной и алой роз… Он всё это видел, но думал постоянно совсем о другом: о доме, где терпеливо ждут его любящие родители, о жене, которая молится за него, неверующего, в церкви и ездит в Омск на свиданки, таская на себе тяжеленные сумки. Он жил этим – и это его спасало, а не мифические иудейские боги, которых он не признавал и вообще не хотел знать. Да, надо вынести всё. Терпи и крепись, Ваня! Как хорошо, что тебя где-то любят и ждут!... Вокруг Вани бушевали марионеточные стихии, а в душе у него были покой и любовь.
Раньше из Стационара вообще не выходила никакая информация, а сейчас было просто дико смотреть на то, как Бешеный, зарабатывая очередные очки, бегал к Бахе и сливал ему всё. Он следил за всеми. Пытался расположить к себе зеков, лишь бы присутствовать при их разговорах.
В Стационаре две палаты были СУСовскими, и там собирался народ, последние из могикан, кого ещё не вывезли на 7-ку. Они пока держались вместе. Антибиотик жил неподалёку и ходил к ним пообщаться. А Бешеный явно хотел любым способом втиснуться в их разговоры с благородной целью сбора информации для отдела безопасности. Но все присутствующие понимали это, улыбались, переглядывались, подмигивали друг другу, видя такое откровенное холуйское усердие.
Бешеный ходил и высматривал, кто и где прячет телефоны. Что-то разведав, сразу бежал в штаб на доклад. За этим следовал «неожиданный» набег сотрудников, обыск, изъятие… и удивлённые глаза Бешеного.
Его целью было изъять все телефоны, чтобы остался единственный у него самого, и все были вынуждены обращаться к нему и зависеть от него. Всеми своими действиями он лишь отворачивал от себя всё уже понимающих зеков.
Лагерные петухи тоже жили в Стационаре неплохо и имели свои телефоны. Вот он и решил их немного потрясти. Надеялся, что они, как «обиженные», будут молчать. Но вышло всё наоборот. Когда у них по наводке Бешеного забрали телефоны, они выплеснули на него всю свою нерастраченную ярость. Им-то, действительно, терять уже было нечего, с ними уже случилось всё самое плохое, что может случиться в этой жизни. После завершения шмона и ухода ОБешников, они высказали Бешеному всё, что о нём думал весь Стационар. Оскорбляли его так, чтобы слышали все. Он стоял потерянно и прибито перед ними, а петухи орали всё громче и яростней. Дело шло к мордобою… И тогда Бешеный побежал к Ване за помощью. Но Ваня только ухмыльнулся.
– А что ты хотел? Ты здесь живёшь и всем пакостишь. Я тебе ничем помочь не могу.
И тогда взбешённый Бешеный побежал – ну, куда же ещё! – к своим в штаб. Но, к его изумлению, и там он оказался никому не нужен.
– Ты – зек. Если ты сдаёшь своих, то и нас запросто сдашь. Крепись сам. Скоро всё изменится.
И под презрительные взгляды сотрудников указали ему на дверь. Пришлось Бешеному как оплёванной собаке не солоно хлебавши вернуться в Стационар. «Вы у меня ещё попляшете» – злобно мечтал всем отомстить заслуженно униженный старшина Стационара. До него так ничего и не дошло, и он с ещё большим остервенением следил и выслуживался. Но Боги в конце концов обязательно наказывают таких людишек.
Ваня с Герой поддерживали связь постоянно через этапников и малявы. Гера держал его в курсе всех событий. Он тоже собирался на 10-ку, так как дни свиданий для туберкулёзников были только на ней. Ваня ждал своего друга и снова собирался подарить ему последние книги Карлоса Кастанеды. Самому ему казалось, что эти книги открывают перед ним более широкие горизонты и учат другими глазами смотреть на окружающий мир. Это главное, а то, что происходит вокруг нас – просто малозначимая суета. Надо научиться терпению и проще смотреть на заурядность повседневного бытия. Ване казалось, что именно это учение делает его более свободным. И парадокс: хотя лагерь зажимали всё сильней, он чувствовал себя с каждым днём более свободным.
Ваня привык муштровать себя во все времена: и в чёрные, и в красные, и, поменьше конечно, даже на свободе. Для него в сущности ничего не менялось. Он так же занимался собой, своим духовным просвещением, и только в этом находил покой и умиротворение. Он понимал: то, что должно случиться, обязательно случится. И старался быть готовым ко всему. За свою работу он особенно не держался, не тешил себя иллюзией о постоянстве бытия, осознавал, что и он, как, впрочем, и все остальные люди, не бессмертен, время у него ограничено, значит надо использовать его по полной, и всё, что возможно, успеть.