Ставка на бандитов

Доренко Виктор

В нем можно было бы угадать обыкновенного туриста из российской глубинки, приехавшего поглазеть на диковинки современной столичной цивилизации, или же банального спекулянта, обыкновенного барыгу, если бы не выражение лица.

Огромный кадык, резко переходящий в скуластый подбородок с тонкой линией обветренных губ, строгий профиль и нависающие на глаза надбровные дуги — и все это обтянуто землистого цвета дубленой кожей, испещренной глубокими морщинами с изобилием бросающихся в глаза шрамов; один из них перечеркивал левую щеку, доходя до виска.

Сквозь

прищуренные веки на привычную вокзальную суету смотрела пара маленьких черных зрачков-буравчиков, цепко выхватывающих самую суть предмета, не забывая при этом о мелочах, которые иногда могут значить куда больше того, что сразу бросается в глаза. И несмотря на играющую на устах легкую улыбку, обнажающую золотую фиксу в нижнем ряду зубов, глаза тем не менее все время оставались серьезными.

Неторопливой, слегка развязной походкой приезжий направился к зданию вокзала, на ходу прикуривая «беломорину» со смятым мундштуком и щурясь от яркого майского солнца; за спиной пассажира болтался бесформенный баул, напоминающий то ли допотопную спортивную сумку, то ли солдатский вещмешок — «сидор».

Не успел приехавший пройти и десяти шагов, как сзади его окликнули:

— Гражданин, задержитесь на минуту.

Голос принадлежал молодому сержанту в милицейской форме с перекинутой через плечо радиостанцией и болтающейся на ремне кобурой.

Повернувшись вполоборота к патрулю, мужчина недовольно протянул:

— Ну-у?

— Старший сержант Коваленко, — представился милиционер, прикладывая руку к лаковому козырьку и критически оглядывая фигуру приезжего, а затем потребовал: — Предъявите ваши документы.

Обладатель ярко-рыжих туфель неспешно достал из внутреннего кармана куртки прозрачный полиэтиленовый пакет и протянул его сержанту. Тот, в свою очередь, извлек из пакета документы и принялся внимательно их изучать, невнятно бормоча:

— Так, так, ага, справка об освобождении. Гражданин Фомин Валерий Николаевич? — Патрульный принялся лениво сравнивать лицо мужчины с изображением на фотокарточке в левом нижнем углу документа, скрепленном жирной фиолетовой печатью, и, не дожидаясь какого-либо ответа, продолжил чтение: — Осужден по статье сто сорок четыре, часть вторая, а также…

— Слушай, начальник, про мои подвиги ты можешь и молча читать, я уже наслушался, — голос обладателя справки об освобождении звучал на редкость недружелюбно, — или ты только вслух читать умеешь?

Второй патрульный, с короткоствольным автоматом наперевес, явственно почувствовал в интонации бывшего зека сквозившее пренебрежение и, криво ухмыльнувшись, обратился к своему коллеге:

— Слышь, Сеня, а по-моему, эта наглая уголовная рожа нарывается на неприятности? — В довесок к своим словам мент направил ствол автомата на Фомина. — Давай отведем его в отделение, научим вежливому обращению с представителями закона!

Представитель закона, к которому были обращены эти слова, казалось, не отреагировал на замечание приятеля, а с еще большим интересом углубился в изучение обыкновенной казенной справки.

Однако второй не унимался: выпятив грудь и поведя стволом автомата, он стал надвигаться на мужчину, нагло уставившись ему в глаза. Тот, в свою очередь, выдержав взгляд постового, скривился в пренебрежительной усмешке, ожидая дальнейшего развития событий. По всему было видно, что он не боится этого самодовольного стража порядка и всем своим видом подчеркивает это.

Последний факт, наверное, больше всего взбесил патрульного, и уже не владея полностью своими чувствами, он дал выход злобе:

— Чего скалишься, рожа? Пошел вперед, — он ткнул Фомина стволом в живот.

Не сделав и попытки сдвинуться с места, приезжий произнес:

— Ну ты, псина позорная, попридержи грабли, а то и пукалка твоя не поможет!

— Ах ты сука… — самообладание покинуло поганого мента окончательно, и он с силой нанес удар прикладом в лицо приезжего.

Приезжий увернулся от удара, отступив на шаг в сторону, и внезапно нанес резкий и точный хук в челюсть милиционеру. Патрульный покачнулся, явно не ожидая такого оборота событий, и, выронив оружие, нелепо шлепнулся на пятую точку.

Все произошло так стремительно, что сержант не успел отреагировать на событие, но эта сцена не осталась незамеченной со стороны прохожих. Вокруг места происшествия собралась небольшая толпа, сомкнувшись плотным кольцом, — большинство явно сочувствовало жертве ментовского произвола.

Наконец придя в себя, сержант выхватил из кобуры пистолет, передернул затвор и, наведя ствол на мужчину, нервно выкрикнул:

— Стоять! Стреляю без предупреждения!..

Как оказалось, жертва произвола и не пыталась бежать; скорчив на лице безразличную мину, мужчина уставился на сержанта, который переводил взгляд с сидящего на асфальте товарища, нелепо трясущего головой, на человека, повергшего его в нокаут.

— Ладно, начальник, — обратился Фомин к сержанту, — не гони волну, спрячь «дуру», никуда я не сбегу. А твой корешок сам напросился. Веди в кутузку. — Едва договорив, он протянул старшему патруля обе руки, для того чтобы тот защелкнул на них наручники.

Несмотря на кажущуюся покорность задержанного, сержант не решался убрать пистолет, хотя он ему и мешал надеть наручники. Тогда мент попытался проделать нехитрую манипуляцию одной рукой, однако по известному всем закону подлости наручники зацепились за складку одежды и с металлическим звоном упали на грязный заплеванный асфальт.

По толпе зевак пробежала волна веселья. И действительно, со стороны эта сцена больше походила на дешевую клоунскую репризу, чем на серьезную милицейскую операцию «по задержанию».

Не удержался от улыбки и сам задержанный, хотя, казалось, в его положении веселиться не от чего.

В этот момент сквозь кольцо любопытных протиснулись двое парней крепкого телосложения, с почти наголо обритыми затылками.

Один из них, метнув короткий взгляд в сторону задержанного, произнес низким, немного хрипловатым голосом: