Стая воспоминаний (сборник)
Шрифт:
Трал провели, и вернулись, и опять провели, и руки вдруг ощутили, как словно бы ток пробежал по концам трала.
— Есть! — для него самого неожиданно и с таким ликованием вырвалось, что матросы, сидевшие рядом с ним, переглянулись сокровенно.
Лодки быстро сближались, Жернович сбрасывал с себя одежду, клал ее на носу лодки, не обращая внимания на то, что штанина свесилась вниз и полоскалась в воде, и вскоре он предстал перед всеми — загорелый по-дачному, весь в комках мускулов.
— А водолазный костюм? — засуетился вдруг Веремейчик.
Жернович только рукой махнул.
— Ну что это за древние методы? — поморщившись, слегка возмутился Веремейчик.
А он усмехнулся, встал на ребро борта, так что лодка наклонилась, и шумно протаранил воду.
Это в детстве привычно нырять с открытыми глазами, разглядывать мутный подводный мир, камни там разные на дне, причудливые очертания дна, черные овальные ракушки. Древнее, из детства вернувшееся умение глядеть под водой, не дышать под водой! И теперь оно так пригодилось Жерновичу, теперь он еще ощущал достаточный запас воздуха и силы и плыл, уже видя жесткий трал и дно из чистого песка с намытым возвышением, похожим на женскую грудь.
Минуту или больше продержался он без свежего кислорода, а когда появился из воды и забрался в свою лодку, ему дали время наглотаться воздуха, не стали лезть с расспросами.
— На дне — громадный камень, — все еще голодно захватывая воздух, заговорил он, ни на кого не глядя. — Сверху — он — свежо — срезан. Наверняка — баржа — задела его — днищем.
И как только сказал он все это с трудом, все выжидающе повернулись к Веремейчику.
А тот неожиданно стал раздеваться.
— Что за древние методы, Веремейчик? — отдышавшись наконец, знакомыми словами спросил Жернович.
— А где же снаряжение? Где же водолазные костюмы? Не вижу!
— Костюмы забыли на катерке. Вернуться бы, а? А то что это за древние методы?.. — спрашивал Жернович в той, предвиденной им надежде, что Веремейчик откажется все же лезть без снаряжения в воду и опозорится таким образом перед речной братвой. Потому что речникам по душе смелые, нелепые, русские замашки! Речники ценят именно это безрассудство, эту удаль — они сами готовы на все в катастрофические минуты!
Жернович с наслаждением ждал, что сейчас Веремейчик откажется от затеи, властным голосом повелит доставить ему водолазный костюм.
Но, к его удивлению, Веремейчик перекинул ногу через борт — и тут плюхнуло, точно куль ушел на дно.
И все подались к борту, будто и впрямь человек случайно оказался за бортом.
А Жернович поначалу восхитился нечаянной смелостью Веремейчика, а потом нашел, что Веремейчик по-своему тонок и не хочет позориться перед речной братвой. «Сейчас посмотрим, — подумал он о Веремейчике, — какая неописуемая радость будет на лице ныряльщика».
Но когда Веремейчик, по-рыбьи разевая рот, оказался снова в лодке и принялся молча, без слова, одеваться, то никаких в нем перемен не удавалось обнаружить: все тот же строгий судия, все тот же важный человек.
Да, ни слова не проронил Веремейчик, одевавшийся молча, и все уже с облегчением переглядывались, как бы говоря друг другу: «Правда, лежит камень на глубине. Ну, пронесло!»
— Что сказать? — произнес тут в раздумье Веремейчик. — По-моему, этого недостаточно. Не могу с твердостью полагать, что ваша баржа распорола брюхо именно об этот камень.
Если бы не знал он Веремейчика и если бы не сталкивался с ним в таких обстоятельствах, если бы не помнил того случая, когда одно из судов распороло обшивку о каменноугольный сук лежащего под водою дерева, то, может быть, не стерпел бы он сейчас. И даже тот столичный советчик, привыкший усмирять шалящие свои нервы, тот наверняка тоже не стерпел бы и взорвался бы, побагровел бы, закричал бы некрасиво, дурным голосом. Как легко можно было сорваться и выместить сейчас на этом человеке всю свою неприязнь, как удачно можно было бы обругать его занудой, служакой, тупицей! Но он лишь грозно посмотрел на Веремейчика и, нарочито впадая в его же протокольную речь, обронил:
— Хорошо, поищем других доказательств. — И тут же попросил матросов закрепить трал вокруг камня и поднять его на палубу теплохода, а сам взялся за весла, за полированные как будто весла, обжигавшие ладони при сильных гребках, и лодка стала приближаться к теплоходу.
«Гляди-ка ты! — удивленно сказал он себе. — Стерпел, не сорвался. Школа жизни!» И мысленно добавил еще, что вот и народился в нем какой-то внутренний контролер, который со стороны все наблюдает, который ловко гасит злобу, раздражительность, неприязнь. Значит, не пропали даром советы искушенного того столичного жителя…
На палубе буксира, посмотрев в унылое лицо капитана Гарцуева и с обнадеживающим, воодушевленным видом прошагав мимо него на корму, он уперся ладонями в поручни, стал приглядываться к пораненной барже. Очень важное он сейчас решал, очень дерзкое замышлял. «Камень сейчас поднимут, — твердил он себе. — А вот обломок этого камня, срезанный баржой! На дне не видно — все обшарил. В таком случае…»
И, убеждаясь в единственной возможности доказать все упрямому инспектору, он только и глядел в сторону баржи. «Да, на дне не видно — все обшарил. В таком случае…»
В это время грохочущей лебедкой вытянули на палубу камень, весь в налипших ракушках и водорослях, напоминающий чем-то огромную корягу. В лужу, натекшую с камня, тотчас ступил Жернович, ступил и Веремейчик, встряхнув зажатой в морковочных пальцах поющей, как жалейка, зажигалкой и выпуская изо рта ароматный дирижаблик дыма.
Он определенно мешал, этот Веремейчик, мешал своим присутствием, своей придирчивостью, нагловатыми требованиями, мешал как следует поговорить с капитаном и поделиться дерзкими, спасительными для капитана соображениями, и вот Жернович подхватил капитана Гарцуева под локоть, увлек опять же на корму и там, наедине, всеми своими соображениями и поделился, замечая, как смягчается морщинистое лицо Гарцуева.
— Лодку за борт! — сдавленным голосом приказал Гарцуев, махнув корявой рукою в сторону баржи.
И вот вновь пришлось Жерновичу оказаться вместе с Веремейчиком в одной лодке. Загребая воду сильно, захватывая одним хищным гребком двухметровую гладь Сожа, направлял Жернович лодку к барже и не отвечал на негодующий говорок Веремейчика:
— Да видели, видели уже характер пробоины! И мое мнение на этот счет знаете. Или сфотографировать собрались пробоину? Тогда фотографируйте и каменистый берег!