Стая
Шрифт:
Ясно одно: появились пришлые варнаки здесь либо пешком, как Матвей с Федором, либо на верховых лошадях. Вертолета подлетающего не слыхать было, а дорожкой, что с большака ведет, давненько никто не пользовался, непроезжей стала — стволины буреломные во многих местах перекрыли колеи; перепиливать и оттаскивать — на день работы.
Напрямки к зимовью Матвей не пошел — таясь в подлеске, описал большую дугу, подобрался с севера, откуда тянулась к зимовью дорожка. Ежели и вправду по ней чужаки пришли (а случайно на затерянную в тайге избушку напороться ой как трудно), то наверняка оттуда не так стерегутся. Это только зверь завсегда беду со стороны входного следа ждет, головой к нему на лежке поворачивается. У людей же, к тайге непривычных, наоборот: коли прошли где, так и думают, что за спиной чисто. А привычных тут и сегодня не встретишь, — таежник, коли вдруг автоматическим оружием разживется, всё равно очередями лупить не станет. Знает, как дорог припас в тайге-то…
…У дверей зимовья стояли двое — с оружием оба, да в форме пятнистой, маскировочной. Точнее сказать, это они сдуру думают, что в маскировочной, — да только череда светло-зеленых, темно-зеленых и сероватых пятен не больно-то замаскирует нынче. Травы пожелтели, побурели, слегли, прибитые первыми утренниками, — старая выцветшая энцефалитка Матвея на их фоне и то менее заметна.
Куда больше заинтересовали стволы, которые пришельцы настороженно направили на тайгу. У одного вроде «калаш» самый обычный, а вот у второго штука посерьезней — ружье помповое, укороченное, с пистолетной рукояткой вместо приклада. Матвей, как всякий промысловик старой закалки, не жаловал эти новомодные игрушки. Но хорошо понимал: если дойдет до драки, то в густой чаще помповушка двенадцатого калибра фору даже «калашу» даст, не говоря уж про его тозовку…
Чуть поодаль от пришлых, на утоптанном песочке, лежала собака. Вернее, то, что недавно было собакой. Шерсть слиплась от крови, поменяла цвет, но Матвей узнал Байкала…
Альмы не видно, но ясно: и ее застрелили. Иначе не молчала бы, бросалась бы сейчас на чужих… Где Федор? — не понять. Может, внутри, в зимовье, с другими варнаками разговор ведет. Не похоже, что живорезы эти сюда вдвоем заявились.
На всякий случай, чтобы не терять потом времени, стянул Матвей энцефалитку, снял свитерок и рубашку, снова энцефалитку натянул, уже на голое тело. Пока переодевался, взгляд от зимовья не отрывал, и показалось: мелькнул пару раз за окошком кто-то. А может, помстилось просто. Не те уж глаза, не те… на шестьдесят третьем-то году…
Потом дверь распахнулась, стали люди выходить, несколько. Второй… третий… четвертый… — считал Матвей чужих. Всё, кажется… С теми двумя — шестеро. И Федор с ними — лицо окровавлено, но живой, слава Богу… Ничего, потерпи немного, брат… С тозовкой сейчас на шесть стволов соваться — и самому спалиться, и Федора не выручить…
Пришельцы и в самом деле оказались при оружии, все до единого. Причем пушки собраны с бору по сосенке — у одного опять «калаш», да еще кобура на поясе. У другого непонятное что-то, смахивающее на заграничные пистолеты-пулеметы, лишь в фильмах Матвеем виданные. Еще один попроще вооружен — карабин охотничий на Федора наставил, вроде как «Вепрь»… точно, он и есть, приклад характерный, с вырезом… А шестой, упитанный такой мужичок, — похоже, начальник над всеми: в руках ничего не держит, но на пузе кобура открытая, рукоять пистолетная из нее торчит…
Одежка у всех такая же разнокалиберная. На том, которого Матвей за начальника счел, тоже комбинезон маскировочный — но серо-пятнистый, да и покрой чуть другой. Еще у двоих — штормовки с капюшонами, раньше геологи в таких ходили, да прочий народ, в экспедиции выезжающий. Последний, тот, что с «Вепрем», энцефалитку надел — такую же, как и братья Полосухины носят, только поновее, не выцветшую.
Тут уж окончательно уверился Матвей: не милиция это, и не какой-либо иной служивый люд, — банда. Не урканы, понятное дело, с зоны сорвавшиеся… Просто банда. И разговоры с ними разговаривать нечего, валить надо, как собак бешеных. Да поди завали-ка такую толпу из мелкашечки…
«Начальник» и впрямь тут за главного оказался: приказал, и пошли двое его варнаков в сараюшку, к зимовью примыкавшую. Вернулись быстро: один две лопаты тащит, другой чурбак зачем-то деревянный приволок.
Тогда и остальные засуетились: тот, что с помповушкой, в сторону пошагал, как раз к тому распадку, где Матвей шел, когда выстрелы услыхал. Пошагал и в кустах скрылся. Другой трещотку свою заграничную под штормовку спрятал, на чурбак возле невысокого крыльца-приступочки уселся, а перед ним на газетке цельный натюрморт разложили — банка консервная вскрытая, хлеба горбушка с ножиком, фляжка плоская… Ни дать, ни взять: вышел из тайги человек грамотный, приличьям лесным обученный, — увидел, что хозяева заимки ненадолго отлучились, не стал внутрь ломиться, на крылечке перекусить решил.
Байкала застреленного оттащили куда-то, пятна кровавые песочком присыпали, дверь прикрыли и палкой подперли. Потом главный и с ним еще трое взяли лопаты, и за зимовье пошли. И Федора с собой повели, дулом карабина в спину подталкивая… Шел он тяжело, пошатываясь, спотыкаясь.
«Ну вот и нарисовался расклад понятный…» — думал Матвей, надрезая бритвенно острым ножом-«алтайцем» мелкашечную пулю.
И в самом деле: никак не верилось, что сейчас Федю под стволами заставят могилку себе копать. Места тут глухие, закон — тайга, прокурор — медведь, волк вместо адвоката. Ни к чему здесь такие сложности: приголубь по голове чем-нить тяжелым, или по глотке резани, да и оставь труп на свежем воздухе, — птицы-звери живо мясо с костей подъедят, и косточки мелкие растащат, любой эксперт свихнется, понять пытаясь, что да как тут стряслось…
Значит, всё проще. И всё сложнее… Не копать они могилу пошли — раскапывать.
Ту самую, где мертвый чужак лежит, третьего дня в зимовье найденный. И где вещи все его зарыты… Вот чуяло ж сердце: не обернется добром та находка… Так и вышло.
А как заберут варнаки вещички сотоварища своего — тогда и Федор в яму ляжет, не зря ж копали… Да и Матвею туда прямая дорога светит, недаром тот, с помповушкой, как раз на его пути засел. А если бы, паче чаяния, Матвей с другой стороны вывернул — так второй, у крылечка сидящий, свинцом попотчевать готов.
И все бы ведь сложилось у живорезов, как задумали, кабы не день такой неудачный выдался… Или наоборот — удачный?
Ладно… Все понятно, и время тянуть нельзя. Хотя запас какой-то имеется — яму они глубокую давеча с Федором вырыли, повозиться придется, раскапывая. А пока не дороются до того, что ищут, не тронут Федю, — ну как соврал, время потянуть решил?
Значит, с этих двоих начинать предстоит. Коль такое дело, нельзя никого за спиной оставлять.
Подполз Матвей к заимке, насколько смог, — пожалуй, ни разу в жизни так не осторожничал, даже самого чуткого зверя скрадывая… Всё, ближе никак… Ну, вывози, кривая-нелегкая…
Рубашку снятую он загодя намотал на ствол бесформенным комом. Мушка не видна, но в человека попасть с десяти метров не проблема — не рябчик, чай, и не белка. Беда в том, что стрелять надо исключительно точно; раз! — и наповал, чтоб не пискнул, не вякнул. Остальные, если всполошатся, едва ли Матвея в тайге достанут, а вот Федору туго придется…
Тозовка выстрелила абсолютно бесшумно, несильный хлопок в ладоши и то громче. Показалось сначала — вообще никуда не попал, за молоком пулю отправил: как сидел человек, к стене прислонившись, так и сидеть продолжает…