Стая
Шрифт:
Мелкашка выстрелила резко, сухо, но негромко.
На результат выстрела Матвей не смотрел — уже, откинув винтовочку, хватался за помповый дробовик. Потому что по невидимой глазу линии, соединяющей стрелка и цель, всегда передается при удачном выстреле некий импульс — есть! попал!!! — но много, очень много лет надо стрелять по живым мишеням, чтобы научиться тот импульс чувствовать…
Главарю картечь хлобыстнула в грудь и в живот, — отлетел, опрокинулся. Из землекопов только один потянулся за «Сайгой», второй выдернул пистолет (про который Матвей позабыл как-то), — но не стрелял пока, не успел разглядеть, откуда смерть прилетает…
Матвей торопливо передернул цевье — и, еще гильза стреляная до земли не долетела, — шарахнул картечью по яме. Зацепил обоих, похоже… Поспешил туда, клацнув на ходу помповушкой — на ТАКОЙ охоте подранков не оставляют.
Ба-бах! — свистнуло у самой щеки горячим. Матвей повернулся, ничего не понимая: кто? В чем оплошка?
Увидел главаря — тот стоял на коленях, на груди и животе ни кровинки, в руке пистолет вскинутый…
Выстрелить Матвей не успел. И чужого выстрела не услышал. В грудь ударила как бы страшная невидимая кувалда — отшвырнула назад, опрокинула на землю… Боли не было. В ушах звенело тонким хрустальном звоном — и казалось: смолкнет этот звон, и всё закончится… Вообще всё. Ничего не будет…
Матвею чудилось, что падает он медленно-медленно, словно воздух стал жидким и густым, как сироп. Пока падал, успел подумать очень многое… Например, понял, что чувствовали бесчисленные звери и птицы, подвернувшиеся за долгие годы под его меткий свинец… И то понял, что он, Матвей Полосухин, полным дураком на старости лет заделался — мог бы и призадуматься: отчего это у толстячка лицо такое худощавое? — бронежилет под комбез натянул, ясней ясного, а он, старый пень, и не расчухал… И еще Матвей подумал…
Тут он мягко рухнул на землю, и все мысли закончились. Но Матвей не умер, и даже попытался продолжить схватку — бессильно скользил пальцами по цевью помповушки: перезарядить, выстрелить… Про то, что дробовик уже перезаряжен, Матвей позабыл.
Потом увидел главаря — тот приближался медленно, пошатываясь. Хоть и не пробило броник, но кучно летящим свинцом приложило не слабо, понял Матвей. Главарь что-то крикнул, отчего-то не шевеля губами, — Матвей не разобрал слов, да и донеслись они откуда-то издалека…
Рука. Пистолет. Тянется к голове Матвея. Хрустальный звон в ушах все тоньше, все тише… Сейчас смолкнет совсем, и всё, конец. Прости, Федя, не помог тебе, не выручил…
Потом главарь исчез из виду, исчезла его рука с пистолетом… А может, и не исчезало ничего, просто случилось что-то с глазами Матвея — плыла картинка перед ними, красной мутью затягивалась… Потом из этой мути снова возник главарь — с другой отчего-то стороны, и странно перевернутый, и обернулся вдруг кем-то другим, очень знакомым, но имя Матвей никак не мог вспомнить, хотя вспоминал старательно, очень важно это было сейчас, и очень нужно; казалось — только вспомни, и все пойдет ладком, все поганые неприятности закончатся, но Матвей не вспомнил, как ни старался, понятное дело, — день уж сегодня такой…
…Охотник-штатник Иннокентий Криницын, кроме «Бурана» и старого «газика», держал в хозяйстве двух верховых лошадей. Иначе никак — участок размером, что твоя Бельгия с Люксембургом впридачу, в дальние глухие углы ничем другим не проедешь, а пешком все ноги собьешь. Ну и договорился с братьями Полосухиными по старой дружбе: закинет, дескать, на следующей неделе на зимовье к ним муки куль, да керосина бидон, да еще кой-чего из вещей, что братьям на горбу несподручно тащить было. Договорился-то на ту неделю, но оказия на эту выпала. Поехал — сам на каурке, верхом, а буланая в поводу, нагруженная. Подъезжая, издалека еще смекнул: не то что-то на зимовье творится… Что за пальба очередями? Потом — избушка уж виднелась — ружье забабахало. Калибр немалый, этак двенадцатый, такое ружье уважающий себя промысловик и в руки-то не возьмет — зазорно столько пороху жечь, и столько дроби по тайге сеять…
Иннокентий с коня, да за карабин, да на выстрелы. А там… Побоище натуральное Мамаево. И какой-то ферт городской уже голову Матвею Полосухину прострелить прилаживается. Ну Криницын его и приласкал пулей — по-простому, по-таежному, без «руки вверх!» всяких… И к Матвею скорей — Федор цел вроде, сомлел просто, обессилел, седьмой десяток на излете, не шутка…
Матвей был жив. Дышал, кровь на губах пузырилась. Даже сказать попытался что-то — Иннокентий наклонился, но не разобрал ничего: про день какой-то, да про знания… Бредил, видать. Потом замолчал. И кровь пузыриться перестала. Криницын потянул с головы шапку…
…А в это время в далеком Тосненском районе Ленинградской области человек по прозвищу Мухомор ждал, когда же выйдет на связь Герман, — и не подозревал, что тот лежит сейчас, раскинув остатки головы на добрый метр по мягкой, выброшенной из раскопа земле. И никогда уже на связь не выйдет.
3
«Вляпались…» — подумал Макс, глядя на направленные с трех сторон «шмайссеры».
Машинки древние, явно копаные, но в неплохом состоянии, по крайней мере внешне, — смазаны, ржавчина старательно счищена, лишь кое-где темнеют глубокие раковинки коррозии. Хотя от восстановленного старого оружия можно ждать любых сюрпризов, — то подсевшая пружина не до конца дошлет патрон в патронник, то окошко «закусит» выбрасываемую гильзу… Но проверять на себе работоспособность сразу пяти немецких трещоток не хотелось, — и Макс поднял руки.
Его спутники, похоже, не поняли, на кого им довелось напороться. Граев с недоумением смотрел на вылезшие из кустов маскарадные фигуры. Немец Фридрих (откликавшийся и просто на Фрица) попытался было обратиться к ним на родном языке — его заткнули, без слов, ткнув стволом в живот.
— Русиш партизанен, — радостно констатировал белобрысый гауптман.
Впрочем, звание его казалось достаточно условным — черную эсэсовскую форму домашнего пошива украшали, тем не менее, капитанские погоны вермахта, причем с белой, пехотной окантовкой. Орла с раскинутыми крыльями и сжатой в лапах свастикой — в вермахте его носили на груди, а в СС на рукаве, — гауптман, не мудрствуя лукаво, прилепил и сюда, и туда. Ну а здоровенная нагрудная бляха фельдполиции вообще была ни к селу, ни к городу… Столь же условной оказалась и белобрысость — корни волос выдавали темного шатена.
Макс знал про существование таких «эсэсманов» — ни разу пока не столкнувшись с ними лицом к лицу. По сути, то была обычная ролевая игра для взрослых придурков, — только основанная не на романах про гномов-эльфов-хоббитов, и использующая вместо бутафорских мечей настоящее немецкое оружие.
Однако слухи про «эсэсманов» ходили самые мрачные. Якобы многие канувшие в здешних лесах грибники, охотники и следопыты-одиночки на самом деле не наступили на старую мину, и не развели костерок над старым снарядом, — но нашли свой конец в тайных бункерах заигравшихся в гестапо отморозков. Впрочем, слухи могли врать. Но люди и на самом деле в этих местах порой пропадали…