Стая
Шрифт:
На супружескую пару обрушился с приветствиями встречавший их друг. Так уж принято у народа инуит: в его языке множество слов для приветствия и ни одного — для прощания. Вот и Эневеку 19 лет назад никто не сказал прощального слова, в том числе и тот мужчина, что растерянно стоял теперь на лётном поле. Эневек с трудом его узнал — Иджитциак Экезак сильно постарел и носил седые усы, которых раньше не было. Он побежал навстречу Эневеку и обнял его вместе с рюкзаком. Из него извергся поток слов на инуктитуте, но потом он опомнился и перешёл
— Леон. Мальчик мой. Какой видный молодой доктор!
Эневек нехотя похлопал Экезака по спине:
— Дядя Иджи. Как дела?
— Какие дела, сам видишь, что творится. Как ты долетел? Такие расстояния!..
— Да, несколько пересадок.
— Торонто? Монреаль? — Экезак выпустил его из объятий, но не из улыбки. Эневек увидел у него во рту типичные для инуит провалы выпавших зубов. — Где ты только не бывал. Я рад за тебя. Ты должен мне многое рассказать. Жить, конечно, будешь у меня, мальчик, всё уже приготовлено.
— Эм-м, дядя Иджи…
— Иджи, просто Иджи, оставь уже этого дядю. Ты слишком взрослый, чтобы звать меня дядей.
— Я забронировал комнату в отеле.
Экезак даже отступил на шаг:
— И в каком?
— В «Полярном домике».
Старик огорчился. Потом снова просиял:
— Мы снимем бронь. У меня администратор знакомый. Здесь все друг друга знают. Никаких проблем.
— Я не хочу тебя стеснять, — сказал Леон.
Я здесь для того, чтобы закопать моего отца в мерзлоту, подумал он. И потом как можно скорее слинять.
— Ты меня нисколько не стеснишь, — сказал Экезак. — Ты мой племянник. На сколько ты забронировал?
— На две ночи. Я думаю, этого достаточно, а?
Экезак наморщил лоб и оглядел его с головы до ног.
Потом взял его под руку и повёл в зал.
— Это мы ещё обсудим. Есть хочешь?
— Хочу.
— Прекрасно. Мэри-Энн готовит тушёную оленину, и ещё есть тюлений суп с рисом. Объеденье. Когда ты в последний раз ел тюлений суп, а?
Эневек послушно шел за ним. Перед аэровокзалом было припарковано несколько машин. Экезак подвёл его к пикапу.
— Брось рюкзак назад. Ты знаешь Мэри-Энн? Откуда тебе знать. Ты уже уехал, когда я привёз её из Саллуита. Не мог больше один. Она моложе меня. Но я считаю, это нормально. А ты женат? Боже мой, как много нам нужно рассказать друг другу, тебя не было целую вечность.
Эневек сел на пассажирское сиденье и молчал. Экезак, видимо, решил уболтать его насмерть. Он пытался вспомнить, был ли старик так же говорлив и раньше.
Потом он подумал, что дядя болтает оттого, что нервничает не меньше его самого.
Они запрыгали по ухабам главной улицы. Кейп-Дорсет был разделён холмами на несколько районов. Они тогда жили в Куугалааке — его, Эневека, семья. Экезак, брат его матери, жил в Кингаите.
Эневек не стал спрашивать, где он живёт теперь. Само выяснится.
Они кружили по всему посёлку. Дядя рассказывал ему чуть ли не про каждый дом, мимо которого они проезжали.
— Дядя Иджи, я всё это знаю.
— Ничего ты не знаешь. Ты уехал 19 лет назад. Тут всё новое. Вон там супермаркет — он тебе знаком?
— Нет.
— Вот видишь. И скоро построят ещё один. А раньше куда мы все ходили за покупками, помнишь? А вон новая школа — при тебе её не было. Посмотри направо! Это концертный зал «Тикталиктак». Известно ли тебе, кто приезжал сюда послушать наше горловое пение и посмотреть на пляски с бубном? Билл Клинтон, Жак Ширак и Гельмут Коль — ну, он, я тебе скажу, просто великан, этот Коль, мы против него были карлики, да, когда же это было, дай вспомнить…
И так далее. Они проехали англиканскую церковь с кладбищем, на котором предстояло хоронить его отца. Эневек увидел женщину, которая во дворе своего дома работала над скульптурой большой птицы. Птица напомнила ему искусство ноотка. Эневек предался судьбе и неожиданно для себя попросил:
— Поехали в порт, Иджи.
Они свернули вниз по улице в сторону воды. Кое-где виднелись пятна тундровой травы, а кое-где — пятна снега. Порт Кейп-Дорсет состоял из пирса с кранами для разгрузки, к этому пирсу два раза в год причаливало судно с товарными запасами.
Эневек вышел посмотреть на полярно-голубую воду. Иджи Экезак следовал за ним на отдалении.
Пирс был последним, что видел Эневек, покидая Кейп-Дорсет. Ему было тогда двенадцать лет. Корабль взял на борт его и его новую семью, которая покидала страну, полная надежд и радостных предчувствий.
Через пять минут Эневек вернулся к пикапу и молча сел в кабину.
— Да, наш старый порт, — тихо сказал дядя. — Ты тогда уехал, Леон. Это разбило нам сердце…
Эневек метнул в его сторону резкий взгляд:
— Кому это я разбил сердце? Моему отцу? Вам? Каким-нибудь соседям?
Экезак завёл мотор:
— Поехали. Нас ждут.
Экезак жил в небольшом ухоженном домике. Позади него поднимались холмы, завершаясь Высокой горой, Кингаитом со снежными прожилками. В детстве она казалась Эневеку высотой до неба.
— Мэри-Энн, — крикнул Экезак, открывая дверь. — Мальчик приехал!
Навстречу выбежал щенок и вышла полная женщина с приветливым лицом. Она обняла Эневека и поздоровалась на инуктитуте.
— Мэри-Энн не говорит по-английски, — извиняясь, сказал Экезак. — Надеюсь, ты ещё понимаешь свой язык.
— Мой язык — английский, — отрезал Эневек.
— Да, конечно…
— Но я понимаю, что она говорит.
Мэри-Энн спросила, голоден ли он.
Эневек ответил «да» на её языке. Она обнажила щербатую челюсть, взяла щенка, который обнюхивал ботинки Эневека, и пригласила гостя в дом. В прихожей стояло несколько пар обуви. Эневек машинально снял ботинки и поставил их в общий ряд.