Стая
Шрифт:
Никто не мог объяснить эту ее странную особенность. Она часто вздрагивала от неприятных звуков. Возможно, Эа была слишком чувствительна даже по меркам Лонги.
Звуки проникали прямо в мелон [4] , порождали болезненные ощущения и не раз сбивали с курса. Отгородиться от них никак не получалось. Другие дельфины приглашали ее в свой изящный хоровод, но саму Эа это приводило только к новым разочарованиям и головным болям, длившимся иногда по несколько дней.
Завидуя другим, она каждый день одержимо пыталась услышать исцеляющую музыку, но океан продолжал отказывать ей в этом даре. Эа гневалась; наверное, именно это и позволяло ей справляться с ситуацией. Раз ей не дается то, чем
4
Мелон – выпуклый «лоб» у китообразных, а на самом деле жировая прослойка в виде линзы, использующаяся для эхолокации.
Половая зрелость принесла разочарование и шок. Разочарование от того, что слух так и не улучшился, а шок потому, что, несмотря на ее неуклюжесть, женихов вокруг было хоть отбавляй. Эа ожидала, что ее уродливый внутренний мир, состоявший из дурных мыслей, желаний и обид, отразится на ее внешности, но этого не случилось. Все Лонги были красивы, но только Эа была особенной.
Изящество, присущее ее народу, в Эа проявилось даже с избытком. Темные линии вокруг глаз у нее были длиннее, живот жемчужного цвета украшали блестящие черточки, словно придающие скорости ее движениям. Все Лонги обладали красивыми грудными и хвостовыми плавниками, и в этом Эа ничем не выделялась, но вот лицо ее было особенным. Рострум [5] длиннее обычного, костные выступы над глазами более массивные. Сами глаза имели удлиненный разрез, и темные линии вокруг них казались шире. Плыть с ней рядом во время охоты – одно удовольствие. Наблюдая за ее природной грацией, никто бы не заподозрил, что она всего лишь имитирует характерные движения прядильщиков. Все в общем-то знали о том, что у нее проблемы со слухом, но малейшее сочувствие приводило ее в ярость и побуждало продолжать попытки стать такой же, как остальные. А музыки все не было и не было. Эта часть жизни не для нее. Эа привыкла.
5
Рострум – «клюв», «нос» дельфина.
Сейчас она неторопливо плыла в водах лагуны, с одной стороны стараясь не привлекать к себе излишнего внимания, но с другой – стремясь побыстрее оказаться там, где ее уже не смогут заметить и позвать обратно. Ее целью была черная коралловая стена, давно обжитая колонией мурен. Это было запретное место, вода здесь имела другой состав, и, кроме Эа, никто сюда не совался. Взрослые Лонги уважали мурен, но не могли избавиться от отвращения к их уродливым мордам, а телята вздрагивали, заслышав злобных соседей с дальнего конца лагуны.
Стену она нашла случайно, когда искала укромное местечко, чтобы погоревать без помех. Увидев, куда она попала, она чуть дыхало [6] не открыла от удивления. Огромные, похожие на угрей чудища наполовину вылезли из расщелин, уставившись на нее маленькими желтыми глазками. Ошарашенная Эа быстро заметила печать изощренного разума на злых мордах и уже не боялась. Когда они перестали разглядывать друг друга, мурены вернулись к обычному для них созерцанию, тогда Эа поняла, что ее присутствие сочтено необременительным, и почувствовала себя польщенной. Стена мурен стала ее тайным убежищем; ее мать об этом знала, но никому не говорила.
6
Дыхало –
Эа почти добралась, когда солнце коснулось горизонта и чуть подсветило коралловое дно лагуны. Издали до нее доносились звуки играющей стаи, взрослые выводили трели удовольствия, телята радостно покрикивали в детской зоне. Она улавливала сплетни и споры о последней охоте, и ей было приятно узнать, что они с матерью снова оказались в числе лучших. У них был свой молчаливый язык, которому ее научила мать, когда поняла, что Эа не такая как все, так что теперь они хранили общий секрет.
Но сегодня ее ждали мурены, выглядывавшие из своих нор. Некоторые специально подставляли тела последним солнечным лучам, словно хвастаясь замысловатыми узорами. Здесь были и ее любимицы: огромная иссиня-черная с коричневыми пятнами и желто-зеленая с серыми полосками. Другие маскировались в тени, посверкивая желтыми глазами. Они не проявляли дружелюбия и не ждали любезности, но Эа радовалась им. Она только сделала глубокий вдох, чтобы опуститься и поздороваться, как в толще воды разнесся отдаленный вой.
Это не был один из тех пугающих шумов в ее голове, и он не вызвал боли в мелоне. Это был настоящий звук, издаваемый живым существом, пришедшим издалека. Никто из дельфинов не звучал так. Звук был далеким и четким, и таким ясным – не крик боли и не музыка океана, никто бы и не подумал кружиться в воде, услышав его. Кто-то далекий хотел что-то сообщить, и сообщение разносилось в толще воды на многие мили.
Эа попыталась развернуться так, чтобы лучше слышать. В сердце возникло странное ощущение, как будто оно распухло и стало чувствительным. Звук разнесся далеко, а потом наступила тишина. Эа продолжала вслушиваться.
Долго она не слышала ничего и даже успела подумать, а не почудилось ли ей, когда звук возник снова. На этот раз вода донесла до нее целый набор хлопков и щелчков, потом – снова пауза, и еще один протяжный вой. Сообщение имело структуру.
Кит! Это, конечно, кит, никто другой так не звучит. Эа не приходилось ни слышать, ни видеть китов раньше, тем не менее она знала, что они дальние родственники. И хотя она не могла расшифровать послание, звук пульсировал в ее крови.
Кит пел на древнем пелагиальском, этот язык уже не использовался, но щелканье Лонги произошло именно от него. Мать рассказывала, что в песнях китов важен не только звук, но и паузы, заполненные тишиной. Эа развернулась и поплыла туда, где кончалась стена мурен, чтобы лучше слышать.
Кит снова подал голос, и на этот раз он напоминал отдаленный гром. Звуковые волны все еще неслись вдаль, а кит уже сменил тембр и завыл, словно зарыдал, и сердце Эа наполнилось одиночеством и страданием. Ощущения быстро исчезли. Эа слышала лишь тишину. Другую тишину. Песня кончилась. Кит ушел, оставив Эа с ощущением облегчения от того, что кто-то сумел понять ее боль и одиночество.
Сзади раздалось шипение. Эа резко развернулась. Мурены повылезали из своих нор, их крючковатые пасти сердито открывались и закрывались. Они ждали ее, а она, взволнованная песней кита, напрочь забыла о них и о том, как надлежит сообщать о своем прибытии. Вот они и обиделись. Обида читалась в суровых глазах, в том, как они распускали длинные спинные плавники и рассерженно шипели.
– Уходи… Иди отсюда…
Эа мигом забыла китовую песню и отпрянула от мурен. Сегодня они не были ее друзьями, ее гнали прочь. Но она пока не хотела возвращаться, не хотела ни с кем заниматься любовью; песня кита потрясла ее настолько, что вернуться к стае как ни в чем не бывало казалось ей невозможным.
Мурены приблизились. Их спинные плавники чуть заметно колыхались в потоке, ощущаемом только ими. В глазах не осталось и тени обычной терпимости. Эа охватила легкая паника. Можно, конечно, беспечно поплыть себе назад, но дорогу перекрывали мощные челюсти, которые запросто могли тяпнуть ее за бок.