Стая
Шрифт:
Несколько бессонных ночей мрачный Полосатик не останавливался. Он не знал, как вернуться на дорогу, по которой его семья всегда возвращалась к южным льдам, поэтому продолжал двигаться вперед. Судя по течению, он все еще находился в тропиках, но места вокруг не узнавал, и когда однажды до него вдруг донеслась задорная песня каких-то горбатых холостяков, он сначала решил, что ему померещилось. Старая песня; только пели ее где-то неподалеку и довольно приятными голосами.
Вскоре все выяснилось. Распевала компания молодых китов-трубадуров, настоящих жителей экваториальной литорали, как они гордо представились. «Парень! Здесь прекрасное место для жизни!» Полосатик не мог понять, это такая шутка? Но его тепло приняли, и он был благодарен. Они не уставали повторять свою балладу о путешествии из тропиков к полярным водам,
У молодого Полосатика никого не осталось, так что спешить ему было просто некуда. Беда заключалась в том, что он больше не мог петь. Голос как будто застрял где-то в глубине его большого тела и так и не вернулся. Но здесь немому было не место. Однако, кроме гулкого рокота откуда-то из желудка, он больше ничем не мог порадовать свою новую компанию. Когда он зарокотал впервые, они поразились силе звука и поняли, что он не прочь присоединиться к ним, и выразили поддержку. Он слушал их трели на грани фальцета – все, что позволял им небольшой домашний диапазон, – и нашел их музыку банальной и слащавой. Однажды его все-таки спросили, почему он сам не поет. Он не смог ответить и только повторял свою единственную довольно монотонную партию. Ответ не удовлетворил. Они посовещались и решили: «Спой нам!»
Он отказался. Но они по-детски продолжали распевать свое требование – казалось, они находили его забавным. Полосатик почувствовал, как глубоко внутри его тела что-то шевельнулось. Холостяки продолжали настаивать, впрочем, совершенно беззлобно, а он с тревогой следил за нарастанием напряжения в голове: что-то поднималось из самой его глубины, рвалось наружу, душило; он даже испугался, как бы голова не лопнула. В пасти словно трепыхался неудачно проглоченный кальмар, и тогда он наконец понял, что его мучает. В его плоти, в костях, в крови зарождалась новая ужасная песня. Она бурей сотрясала его легкие и рвалась наружу.
– Спой нам! – кричали трубадуры. – Покажи себя!
И тогда из тела и души Полосатика в океан вырвался могучий поток звуков. В нем сосредоточились вся любовь, вся ярость и горе, которые он долго нес в себе. Он запел, запел громче, чем когда-либо пел любой кит, и голос его разнесся по океану на сотни миль. Сила песни потрясла слушателей, проникла в их разум, в их кости, и они тоже услышали боль, живущую в его сердце, почуяли вкус крови в воде. Трубадуры взревели в панике, закружились, отыскивая стального монстра, призрак которого вызвал Полосатик своей песней. Они прониклись его яростью.
Это не песня, это чистый ужас! Прикоснувшись к его больному воображению, они сами пережили боль. И сразу стало понятно, что они слишком разные, что вместе им не ужиться. Они пожелали ему удачи в странствиях, но, самое главное, они хотели, чтобы он унес свою песню как можно дальше. А вот когда и если у него будет другое настроение, пусть возвращается, они будут рады принять его. А они уж как-нибудь будут продолжать наслаждаться щедростью жизни, они не хотят впускать в нее трагедию.
Итак, его прогнали. Полосатик не знал, куда идти. Но от своего гнева, от своей правды отказываться он не собирался. Красивые древние песни привели к гибели всю его семью, и он никогда больше не будет их петь. И в полярные моря он не вернется. Останется здесь, в этом теплом океане, где полным-полно стальных демонов, пьющих кровь, извергающих грязь, поющих такими голосами, что кроме как пыткой их песню назвать нельзя. Полосатик – всего лишь одинокий кит, его песня не могла победить монстров, – но он может стать для всех китов спасательным маяком, если только они услышат его.
Он снова и снова вкладывал все силы в свою песню, но ни один соплеменник не подал виду, что услышал его, и тогда он погрузился в угрюмую медитацию, поклявшись совершенствовать свою песню до бесконечности.
Прошли годы, но он сохранил веру. Он стал Певцом. Такова была плата за одиночество.
5
Афалины,
В двух днях плавания от места обитания маленького племени Лонги, на дальнем восточном конце архипелага обосновалась мегастая афалинов. Их было больше пятисот. И нет бы им дремать спокойно, как обычно после большой охоты, но что-то прервало их сон. Тревога взбудоражила и без того не самое спокойное стойбище, тревога выгоняла дельфинов из спальных бухточек, она грозила перерасти в панику под беспорядочные споры о природе грохочущих звуков. Да, небо потемнело, но гроза не собиралась. Может быть, это такой сигнал, извещающий о том, что пробудились океанские демоны и вот-вот начнут действовать? А если так, то не пора ли отправиться поохотиться на сарпу [7] , чтобы потом, когда придет боль, она не так мучила? Или все-таки буря?
7
Сарпа – морская стайная рыба, обитающая в прибрежных зонах практически по всему мировому океану. В крови сарпы содержится легкое наркотическое вещество.
Конечно, надо подождать приказа владыки Ку… а вдруг…
Никто не осмелился закончить мысль. В Первом гареме Первая жена великого владыки Ку, величественная и красивая Деви, всегда была в курсе всех слухов. Это составляло основу ее власти. А слухи были такие: что если повелитель ошибается? Что если он уже слишком стар? Что если он болен?
«Что если…»?! Деви крутанулась в гневе, а ее компаньонки сжались и приняли позу покорности. От них не укрылось настроение матроны. Она почуяла предательство? И на кого падет ее подозрение? Кому охота оказаться выброшенным из гарема на самую окраину родных вод? Все молчали.
Деви развернулась, пытаясь разобраться в какофонии звуков, издаваемых стаей. Она слышала многочисленные шлепки по воде, слышала гневное гудение. Это означало, что напряжение растет. В стае часто спорили, особенно когда сарпа уже переварилась и желудок начинал подавать неприятные сигналы. Другие жены глухо роптали: у Деви есть привилегии, и почему бы ими не воспользоваться и не отвести их в загон, где роилась сарпа.
Что там надвигается – буря или демоны, – им все равно; они давно пристрастились к сарпе как к наркотику, тем более что сарпа не мешала серьезной охоте и сексуальным утехам. Деви отключила слух от знакомого бормотания, этот навык она давно освоила. Так легче было подслушивать, а теперь так легче было сосредоточиться на попытках услышать океанских демонов. Они последовали за афалинами в новые воды, а сейчас дрались друг с другом где-то в глубине. Так уже бывало раньше: океан вдруг взрывался яростным ревом, способным оглушить даже сильного самца, если тому не повезет попасть под мощный гидроакустический удар. Отвратительные отголоски демонических сражений вызывали кошмары, галлюцинации, а иногда приводили к тому, что детеныши до срока покидали животы матерей. Единственное, что могло помочь, это найти скалистое убежище и съесть сарпу.
Сарпа была маленькой серебристой рыбкой со странными зеркальными глазами и крошечными желтыми пятнышками на боках. Первоначальные обитатели этих вод, изнеженные и суеверные Лонги, почему-то считали мелководные косяки грязной рыбой. Но когда Лонги ушли, а демоны начали визжать и реветь все чаще, одной из жен гарема по имени Яру пришла в голову идея поесть сарпу исключительно для очищения желудка. Яру надеялась, что рвота облегчит головную боль, но вместо этого непривычная рыба ввергла ее в транс. Зато после сарпы она намного спокойнее выдерживала крики демонов, и Дэви заявила, что признает открытие полезным. После этого все набросились на сарпу.
Эффект первого приема уже не возвращался, но анестезирующие свойства не пропали. Владыка Ку приказал считать всю эту рыбу собственностью Первого клана. Он же ввел строгое нормирование. Сарпу загнали в узкую бухту, заросшую водорослями, туда, где Яру впервые наткнулась на них. В обмен на это открытие, полезное для стаи, владыка Ку закрывал глаза на частые отлучки Деви за сарпой, хотя его главный помощник, владыка Сплит, этого не одобрял. А больше никто не смел войти в сарповую бухту. Дисциплина у афалин была поставлена строго. Нарушение распоряжений начальства влекло за собой тяжкие последствия вплоть до смерти.